Зелёный Социализм

07.03.2013 | Svargaman

Введение и определения

“Нефтяные богатства и небольшое население позволили Ливии уклониться от создания дифференцированной социальной структуры, необходимой для того, чтобы справиться с современностью”.

В большинстве современных стран Ближнего Востока первенство государства, в качестве главного политического авторитета признаётся и гражданами, и правительствами. Верность родовым идеологиям и генеалогии может дополнять, подрывать, или обходить государственные институты на национальном уровне, заменять их на уровне локальном, в особенности там, где проникновение государственных институтов слабо.

Племенная лояльность, однако, обычно не рассматривается в качестве легитимной альтернативы бюрократическому государству как механизму разрешения политических конфликтов или экономического присвоения.

Ливия – этническая карта

Среди немногих исключений из этого правила – правительства и короля Идриса, и полковника Муамара Каддафи в Ливии. Очень разные в своей внешнеполитической доктрине, заявленной экономической ориентации, социальной и культурной политике, оба режима, тем не менее, разделяли значимое и сходное отвращение к государственным институтам и идеологиям.

Это отвращение было отражением слабости и ультимативной неудачи как аборигенных, так и колониальных усилий государственного строительства в Ливии в 19-м и 20-м веках.

Вместо того, чтобы быть размытым в государственных институтах, племенные связи не только остались сильны, но продолжают представлять собой главный вызов государству в качестве основного механизма экономического перераспределения и разрешения конфликтов. Племенные императивы толковались по-разному монархией, подчёркивавшей целостность и эксклюзивность родства, и революционным режимом, который исповедовал эгалитаризм и отвращение к экономической специализации. Обе системы, однако, в поисках поддержки собственного авторитета, обратились к идиоме и реальности племени.

Эта ненависть и неприятие государственных институтов, опора на племенные идеологии отражала широко распространённые в Ливии сантименты, но перевод этих чувств в конкретную политику стал возможным лишь благодаря уникальной экономической ситуации в Ливии.

Один из историков страны, Жак Румани заметил:

“Нефтяные богатства и небольшое население позволили Ливии уклониться от создания дифференцированной социальной структуры, необходимой для того, чтобы справиться с современностью”.

Ливия – нефть и газ.

Перед тем, как объяснять саму Ливию, стоит уделить несколько минут вопросам терминологии, потому как определения “племя” и “государство”, в ближневосточном контексте, особенно неясны и двусмысленны. Для целей этого эссе, оба термина будут пониматься как то, что Ричард Таппер назвал тенденциями или ситуациями.

В этом толковании, племя и государство не являются взаимоисключающими аналитическими категориями, но скорее, понимаются в качестве суммы характеристик, в той или иной степени наличествующих в любом обществе в любой момент времени. Представляется разумным начать с констатации того факта, что любое общество владеет механизмами присвоения избытков и их распределения, и разрешения конфликтов.

Эти механизмы могут быть внедрены в другие манифестации социальной жизни, такие, как родство, и в этом случае перераспределение и разрешение конфликтов разрешаются на основании законов родства и происхождения. И напротив, механизмы экстракции, перераспределения и разрешения конфликтов могут быть представлены в струкутрно дифференцированном и специально сконструированном аппарате, и таким аппаратом является государство.

Ливия – нефть и газ подробно основной район.

Существование государства подразумевает, что другие аспекты социальной организации также дифференцируются. Свидетельством этого должны стать опора на безличные договорные отношения и в появлении сложного разделения труда и соответственно тщательно продуманной социальной иерархии.

В тех обществах, где подобные характеристики отсутствуют, специально созданная структура экономического присвоения и разрешения конфликтов является одновременно невозможной и ненужной. Внутри и племенной, и государственной ситуации или тенденции, несомненно, существует большое разнообразие. И государство, и племя, часто демонстрируют свойства, которые, казалось бы, им чужды.

У племён могут быть дифференцированные системы присвоения и разрешения конфликтов, такие как, институт вождей, а система управления государства может опираться на родственников правителя для заполнения административных позиций. В обоих случаях речь идёт, скорее о доминирующей тенденции, нежели о категорическом и эксклюзивном наличии или отсутствии племенного или государственного атрибута, которым можно характеризовать то или иное общество.

Несмотря на то, что племя и государство не обязательно взаимно исключают друг друга, идея прогресса, которую западные теоретики развития унаследовали от 19-го века, подразумевает, что современное государство развивается за счёт того, что племя утрачивает свои позиции.

Несмотря на то, что такие разные мыслители, как Карл Маркс, Макс Вебер и Эмиль Дюркхейм и их последователи скептически относились к идее благотворных итогов эволюции, немногие пытались оспорить её реальность.

Капитализм, разделение труда, индустриализация, бюрократическое доминирование и социальная дифференциация казались неизбежными вызовами эгалитаризму примитивного коммунизма, системе правосудия традиционных властей и безопасности механической солидарности.

Территории отданные в концессии иностранцам, для проведения геологоразведки и добычи нефти и газа.

И потому, в тот момент, когда восторжествовали капитализм и рационально-легальная бюрократия, большинство предположило, что, в долгосрочной перспективе племя и государства могут сосуществовать – но только временно и некомфортно. И в самом деле, если оба понимать в качестве механизмов перераспределения и разрешения конфликтов, их сосуществование порождает дублирование.

Но это эссе, скорее, посвящено, краткосрочной перспективе, или более точно в случае Ливии, -двадцатому веку. И именно здесь можно обнаружить аномалии, бросающие вызов упрощённой интерпретации изменений современного мира. Выясняется, что триумф государства, как бы он ни был неизбежен, не должен провозглашаться (или, альтернативно, оплакиваться) досрочно.

Повторное внимательное исследование европейской истории должно напомнить нам, что победа государства над альтернативными структурами власти никогда не было скорой и лёгкой. Как раз напротив, европейская история наполнена трупами священных империй, вольных городов, герцогств и лиг, побеждённых олицетворением политической системы, освящённой Вестфальским Договором. Она определялась Максом Вебером в качестве “навязанного политического объединения с непрерывной организационной структурой, чей административный персонал успешно удерживает монополию на легитимное использование силы и поддержание порядка в границах данной территории”.

За три столетия, последовавших за Вестфальским миром, юридические основы международной системы, в котором государство является основной единицей, были основательно расширены и распространены по всему миру. С формированием Лиги Наций после первой мировой войны, и ещё более, с основанием ООН после второй мировой, государственность была сконструирована в качестве единственного международно признанного источника политической власти и легитимации.

В этот период, менее чем через сто лет после того, как европейское влияние распространилось на различные части мира, система подчинения в них различным формам политической власти коренным образом отличалось от европейских представлений. Участие в системе международных отношений, однако, диктовало необходимость принятия хотя бы государственных регалий, если не государственных реалий. Территориальные границы были очерчены, или, вернее, унаследованы от европейского имперского картографического дизайна.

Армии были набраны, и тут следует напомнить, что современная постоянная армия есть архетип олицетворения функционально дифференцированного, иерерахического, бюрократического и обезличенного механизма государства. Амбициозные программы были объявлены, и , в некоторых случаях, даже претворены в жизнь – производительность труда возросла, инфраструктура создана, качество жизни улучшено, и жизнь различных обществ на планете изменена самым драматическим образом.

Подобные программы были осуществлены от имени граждан государства. Они одновременно усиливали имидж государства, в качестве знамени стремления к современности, прогрессу и богатству, и превращали его в фокус горечи разочарованных, побеждённых и злых. Тот факт, что формирование государства неизбежно влечёт за собой ущерб для рантье старой системы, и то, что оно редко доставляет обещанные блага ожидающим получателям так гладко и быстро, как предполагалось, является основным фактором, влияющим на то, что укоренение государства не происходит так легко, как оно предвиделось ранними теоретиками теории развития.

Для новых граждан – тех, кто разочарован и разъярён, кто потерял собственность, или был проигнорирован государственными планировщиками, существуют многочисленные идеологические альтернативы. Двадцатый век был свидетелем развития множества движений праведной самоизоляции и отказа – подобно тому, как в более ранние периоды проявили себя американские шейкеры или британские луддиты.

И не последними среди них, на Ближнем Востоке, как и в любом другом регионе, стали попытки поддержания преданности идеологиям и лояльности, основанным на действительных или мнимых родственных связях перед лицом вызова, брошенного государством. И потому история Ливии заслуживает того, чтобы её рассказали, хотя её вряд ли можно назвать уникальной или необычной.

Ливия представляет собой вариацию общей темы, в которой сами государственные элиты и правительство проявляют амбивалентность в отношении организации и идеологии государства. Владея не более чем санкцией международного признания, эти режимы показывают глубочайшее неверие к инструментам, находящимся у них в руках, и предпочитают апеллировать к более надёжной идиоме и обязательству родства. На протяжении первой половины 20-го века ливийцы были вынуждены опираться на родовые связи – просто за неимением лучшего.

Другие основы социального сцепки, такие как экономический интерес и политическая идеология, опора на рыночную экономику и государственную структуру, появились кратковременно в конце 19-го века – лишь для того, чтобы их разрушили. Как практически любой другой народ Ближнего Востока, и с некоторыми на то основаниями, ливийцы верят в то, что двадцатый век обошёлся с ними дурно. Пространство, известное сейчас как государство Ливия, вступила в двадцатый век в качестве последней североафриканской провинции оттоманской империи.

С середины 19-го века турки усердно занимались реформированием, и хотя Ливию нельзя было назвать образцовой провинцией, она, в то же время, не была и застойным болотом. В конце 19-го века страна пережила кратковременный период относительного мира и процветания. Прямо, как в Триполитании, или косвенно – через орден Санусийя в Киренаике, турки обеспечивали поддержание порядка. Ливийцы, служившие в оттоманской администрации, впоследствии создали местную бюрократию.

Торговля расцвела – не в последнюю очередь из-за того, что через Ливию, после оккупации британцами Египта, а французами Туниса, шёл последний не контролируемый европейцами маршрут караванной торговли через Сахару. В Ливии, кроме племенных, появились и начали развиваться иные связи – экономического интереса и политической идеологии. Революция младотурков потрясла империю, и Ливию в том числе. Политические элиты обнаружили себя в смуте и были вынуждены поддерживать сторонников или оппонентов нового режима ради получения бюрократических преимуществ.

Задолго до того, как улёгся этот переполох, провинция была потрясена снова: в 1911 Италия объявила войну оттоманской империи и вторглась в Северную Африку. Через год турки были вынуждены подписать мир и признать “автономию” Ливии. Оттоманское влияние в провинции продолжилось до конца первой мировой войны, и борьба между турками, итальянцами и местными элитами значительно ослабили местную администрацию и экономику.

Окончание первой мировой войны привело к нескольким, недолго жившим попыткам создания независимого государства – речь идёт о Триполитанской республике и правительстве Сануситов. Сануситы, во главе с Идрисом, нашли протектора в Британском Египте, который организовал переговоры с итальянцами . В 1922, однако, власть в Риме захватили фашисты, которые отказались от переговоров и занялись военным покорением территории. Они столкнулись с яростным сопротивлением, завоёвывая страну километр за километром, на протяжении более чем десятка лет. Целые деревни уничтожались, колодцы отравлялись, мятежников вешали на месте.

К середине 30-х, когда Италия установила полный контроль над Ливией, население Ливии сократилось наполовину – из-за голода, войны и эмиграции. Наиболее значительной была потеря практически всей образованной элиты и торгового класса. Оседлое прибрежное сельское хозяйство и торговля были уничтожены, и многие ливийцы, не сумевшие найти работы у итальянцев, были вынуждены вернуться к кочевому образу жизни.

Те остатки социальной и экономической инфраструктуры, созданной турками, что не успели разрушить итальянцы, были разрушены в ходе битв второй мировой войны в Северной Африке. Идрис с 1922 жил в изгнании в Каире. В Египте британцы пообещали ему, что если он сумеет предоставить солдат для участия в войне на стороне союзников, Киренаика не будет возвращена под итальянский контроль.

После войны это обещание оказалось решающим в дебатах о будущем Ливии. ООН не могла придти к согласию о том, под чей мандат отдать Ливию, и она получила независимость в 1951, с Идрисом в качестве короля. В это время Ливия была самым бедным независимым государством в мире. Доход на душу населения составлял 50 долларов в год, грамотность среди мужчин не превышала 20%.

На протяжении первой половины 20-го века ливийцы были вынуждены опираться на родовые связи – просто за неимением лучшего. Другие основы социального сцепления, такие как экономический интерес и политическая идеология, опора на рыночную экономику и государственную структуру, появились кратковременно в конце 19-го века – лишь для того, чтобы их разрушили. Многие ливийцы, поверившие в государственные структуры и новую экономику, стали свидетелями того, как их состояния испарились, а члены семей погибли в ходе бурных событий первой половины столетия.

Это вынудило их рассчитывать исключительно на родственные связи. Федеральная система, с которой Ливия получила независимость, стала, таким образом, компромиссом между требованиями международной системы и склонностями скептического населения.

Дорогостоящее и сложное правительство было создано Британией и Соединёнными Штатами в обмен на право разместить в стране военные базы. Очевидно, что требования содержания функционирующей государственной бюрократии, даже в случае, если её единственной задачей является роль посредника в отношении зарубежных экономических интересов – таких, как нефть, требует куда более сложной и умелой администрации, чем та, что может быть поддержана племенными структурами.

И в Ливии 50-х годов было очень и очень немного людей, располагавших необходимыми навыками, опытом и верой в бюрократическую администрацию. Более ранние усилия турок, Сануситов, Триполитанской Республики и даже итальянцев по созданию и поддержанию администраций были не более, чем краткосрочными экспериментами, закончившимися ужасающим провалом. Посему неудивительно, что энтузиазма к созданию новых структур не наблюдалось, и идеология родства оставалась ведущей – и на формальном, и на неформальном уровнях. На формальном уровне она была закреплена в конституции, которая гласила:

”Суверенитет Объединённого Королевства Ливия вверен нации. По воле Аллаха, народ доверил его королю Мухаммеду Идрису ас-Сануси, и после него – его наследникам по мужской линии, в порядке старшинства”.

Неформально, отрицание безличных формальных норм шло куда дальше. Политические партии были запрещены вскоре после объявления независимости, и политика превратилась в соревнование семейных, племенных и местечковых интересов, потому как лишь племенные и клановые сети предлагали организованную структуру конкуренции.

Внутренний конклав короля и его параллельная система власти не были прописаны в конституции, но именно это придворная клика доверенных советников и доверенных лиц, выходцев из среды племенной знати, вместе с тщательно отобранными представителями городских лоялистов, активно участвовавших в системе патронажа, реально управляла страной.

Таким образом, вместо того, чтобы опираться на административную компетенцию или идеологическую лояльность, монархия делегировала власть представителям могущественных семей. Знать скрепляла свои связи браками, и благодаря им, а не своей квалификации, получала важные должности в правительстве. Один из наиболее значительных историков Ливии этого периода, Хасан Салахэддин Салем описывал роль семьи и племени, в качестве инструментов набора в политические элиты: “Племенной элемент представлял собой интегральную часть политического лидерства страны в период 1952-1969 годов. Большинство ливийцев верили в то, что страна контролируется несколькими семьями, которые определяют их судьбу”.

Это воззрение отразилось в более поздних писаниях Муамара Каддафи, заявлявшего о необходимости “покончить с правлением семьи и семейным влиянием в ливийской политике”. Отношения между семьёй и племенем весьма сложны, и опора на семью может оказаться компромиссом с государством.

Несмотря на то, что и семья, и клан отражают важность родства, строго говоря, племенной критерий распределения ресурсов и разрешения конфликтов конкурирует с формальными институтами государства – налогообложением и системой социальной защиты, полицией и судами. Привязка к семьям – ячейкам меньшего социального масштаба, необязательно противоречит, и в некоторых случаях, дополняет государство.

Семейственность может служить концептуальным мостом, и страховым полисом в переходе от эксклюзивной опоры на родство к участию в более сложной сети коммерческой и административной жизни. В Ливии в конце 19-го века, и в начале 50-х годов, появление знатных семей означали “разжижение” идеологически эгалитарного племени, и переход к рыночному или бюрократическому клиентализму для распределения и регуляции.

Независимо от того, понимается ли семейная политика как продолжение или отход от племенной организации, в принципе она несовместима с обезличенными нормами рынка и бюрократии. Потому она является не более, чем временным компромиссом с государством, но в случае Ливии, из-за нефтяных богатств, компромисс растянулся на исторически продолжительный период. К 1960 описанное противоречие привело к кризису.

Король был вынужден написать письмо главам департаментов правительственной администрации, в котором жаловался на то, что “всё дошло до кульминации, терпеть более нельзя, я завален оглушающими сообщениями о дурном поведении чиновников, взяточничестве и непотизме, и это – два зала, которые угрожают самому существованию государства , его доброму имени дома и за границей, и всё это сопровождается разбазариванием государственных богатств – и тайным, и явным”.

Так, король, возможно, поборов самого себя, признал противоречие между государственными и племенными тенденциями.. Частично проблема того, как распределяются ресурсы превратилась в главную головную боль элиты потому, что в 1959 году в Ливии была найдена нефть.

Неспособность распределить образовавшиеся немалые прибыли справедливо – с точки зрения государства, или с точки зрения племени, привела к кончине монархии. Балансирование между государственными и племенными тенденциями, возможно, изначально неустойчиво. Король не был в состоянии, из-за факторов международной политики, опираться исключительно на племенную поддержку.

Режим был вынужден создать и поддерживать бюрократические организации, которые, по самой природе государственных институтов, должны были относиться одинаково ко всем индивидуумам, определяемым в качестве граждан, а не членов того или иного племени.

Создание и стимулирование идеологии легитимации, базирующейся на формальных безличных отношениях гражданского равенства, размыло базу поддержки правительства среди племён. И эти же государственные институты воспринимались с глубоким недоверием важнейшими группами населения, в том числе, самим королём и его окружением.

Последующий режим использовал рост нефтяных доходов для того, чтобы реинтерпретировать племенные обязательства и требования государства, с ударением на их пересечении в идеологии национализма и эгалитаризма.

Крах распределительного государства

Ливийская любовь к родовым идеологиям демонстрирует отрицание государства и неготовность принять обязательства социальной и политической организации.

В том факте, что консервативная монархия оказалась в ловушке , пытаясь завоевать симпатии более традиционных элементов общества, одновременно развивая институты, подрывавшие структуры традиционного общества, нет ничего необычного. Подобное положение характерно для многих монархий – и выживших, и более не функционирующих.

Более неожиданно то, до какой степени предположительно революционный режим позволил этой амбивалентности продолжиться. Ливийской монархии не представился шанс разрешить её противоречивую двойственную привязанность – и к государству, и к племени – она была свергнута в результате путча во главе с Муамаром Каддафи.

То, что монархия была свергнута офицерами, и то, что они предпочли править сами, а не надзирать за созданием гражданского правительства, отражает как в Ливии, так и в любом другом месте, до какой степени армия представляет собой архетип и практически единственное олицетворение формальной обезличенной иерархии в стране.

Отвращение Каддафи к государственным структурам не проявилось немедленно, к тому же отвращение это было направлено не против армии, но скорее против военной иерархии. На более позднем этапе Каддафи попытался распустить армию и “вооружить народ”. В отношении племён, однако, Каддафи демонстрировал очевидную и сильнейшую амбивалентность. С одной стороны, он выступал против племени, как политической организации, с другой, он всегда гордился своим происхождением из “святого”, хотя и не богатого и не влиятельного племени Каддафа.

Практически с самого начала новый режим попытался отменить племена. Каддафи и другие члены Совета Революционного Командования (RCC) не испытывали особых сантиментов в отношении племени. Сами они не были членами богатых и престижных племён, и рассматривали поддержку племенами старого режима как консервативную и контрреволюционную. И потому, режим издал декрет об отмене племенной организации и перекройке административных границ.

За этим последовала реструктуризация, в ходе которой все государственные чиновники – губернаторы, мэры и вице-мэры, большей частью – племенные шейхи, были отстранены от должностей и заменены на новый класс местных администраторов, чьи ценности и социальное происхождение были совместимы с RCC , то есть на образованных членов менее престижных племён, без связей с прежней структурой элит. Несмотря на эти ранние усилия по разрушению политической опоры на племя и племенные связи, племенные отношения сохранили своё значение.

Менее чем через десятилетие после прихода к власти в тот момент, когда Каддафи столкнулся с серьёзной политической оппозицией, он был вынужден обратиться к поддержке собственного племени. Персональную охрану Каддафи возглавил его кузен, и два других его двоюродных брата не только исполняли роль его персональных эмиссаров, которым доверялись важнейшие миссии, но и заняли важные должности в контрразведке. Ещё один кузен был назначен командующим центральным военным округом, контролирующим важнейшие нефтяные терминалы и оспариваемый залив Сидр.

Неудивительно, что Каддафа воспользовались этим для собственного обогащения. Ироническим эхом более раннего осуждения королём непотизма стала публикация анонимной статьи в газете Jamahiriyya в 1985 году. Статья носит безошибочный отпечаток стиля полковника, и он предупреждает собственное племя: “Муамар принадлежит не только к племени Каддафа. Он сын, отец, кузен и дядюшка всех революционеров”.

Амбивалетность и непоследовательность вербовочной практики режима отражается и в писаниях Каддафи. На протяжении поздних 70-х он опубликовал три тома того, что получило название “Зелёной Книги”. В них Каддафи изложил основные принципы так называемой “третьей универсальной” (дабы отличить её от коммунизма и капитализма) теории. Она основывается на джамахирии, или власти масс, в которой, предположительно, жили ливийцы и посредством которой они собой управляли.

Первый том, “Решение проблем демократии” не содержит специальных инструкций об отношении племени и государства, хотя многих наблюдателей поразил тезис о возвращении масс к прямой демократии как весьма сходный с племенными практиками. Жак Румини писал в связи с этим: “Политически, это означает отрицание авторитета центральной власти и государственных институтов в пользу прямого участия в делах общества, которое управляется в соответствии с принципами консенсуса и посредничества”. Во втором томе “Зелёной Книги”, посвящённом экономике, отношение к племени изложено более явно.

Каддафи выступает адвокатом некой разновидности примитивного коммунизма, и его слова заслуживают прямого цитирования: “Здоровое правило таково: может потреблять лишь тот, кто производит. Наёмные работники – разновидность раба, как бы ни хороши были их зарплаты. Наёмный работник – раб того, кто его нанял.

Конечное решение – отменить систему зарплат, освободить человека от этих пут, и вернуть его к естественному закону, который определял взаимные отношения до возникновения классов, формирования правительств и выдуманных людьми законов. Естественный закон вёл к естественному социализму, основанному на равенстве экономических факторов производства, что вело, среди индивидов, к потреблению, практически равному естественному производству.

Но эксплуатация человека человеком, и владение отдельными людьми большим богатством привело к отходу от естественного закона, и началу искажений и коррупции в жизни человеческого общества. Земля не является чьей-либо собственностью, но каждый человек имеет право на пользование ею, и получение от неё благ работой, занятием сельским хозяйством и скотоводством”.

Взгляды Каддафи на естественную экономику имеют параллели в его взглядах на социальную структуру, которые были изложены в третьем томе “Зелёной Книги”: “Для человека семья важнее государства. Человечество, на деле, состоит из индивидуумов и семей. Государство есть искусственная экономическая и политическая система, иногда военная система, к которой человечество не имеет никакого отношения. Племя есть разросшаяся, в результате размножения, семья.

Отсюда следует, что племя – не более, чем большая семья. Точно также, нация – это племя, разросшееся в результате размножения. Нация, таким образом – большая семья. Поскольку племя есть большая семья, оно предоставляет своим членам те же материальные блага, и те же социальные преимущества, что и семья, и племя есть вторичная семья.

Следует подчеркнуть, что индивид может себя вести в непотребной манере, так, как не решился бы вести себя перед семьёй. Но поскольку семья не велика, он иногда может уйти из под её надзора. В племени этого не случается, и все его члены находятся под надзором. Ввиду вышесказанного, племя формирует поведенческий паттерн, которое будет трансформирован в социальное образование – лучшее и более гуманное, чем любая школьная система”.

Единственный недостаток племени, с точки зрения Каддафи – то, что “трайбализм вредит национализму, потому что племенные обязательства ослабляют национальную лояльность, и процветают за её счёт”. Государство, с другой стороны, может похвастаться единственным достоинством – оно является политическим выражением национализма.

Каддафи пишет: “Национальное государство – единственная политическая структура, совместимая с естественной социальной структурой. Оно выживет – если оно не оказывается жертвой другого, более сильного национализма или его политическая структура подвергнется влиянию клана, племени или семьи, или сектантской социальной структуры, которая принимает их характеристики”. Каддафи мог бы добавить к этому списку критерий вербовки и легитимации, позаимствованные у племенных структур.

Если данное утверждение верно, то и сам Каддафи виноват в слабости ливийской администрации, недееспособности армии и недовольстве граждан. Каддафи надеялся на то, что ему удастся преодолеть противоречие между племенем и государством с помощью национализма и эгалитаризма. Нация, политически оформленная в государство, рассматривалось им в качестве большого племени, знакомого и заботливого. Точно также, гражданское равенство он понимал как эгалитаризм природного закона и природного социализма.

В долгосрочной перспективе, эта ставка на привязанность к племенным ценностям и враждебность к государству – на фоне требований международной политической экономии, не делали эту систему заметно более стабильной, по сравнению с метаниями монархии между использованием и отвержением непотизма. То, что придавало ей силу устойчивости – это та степень, с которой ей удалось покорить популярные сантименты. Эгалитаризм и национализм придали этой системе необходимую ауру респектабельности.

И, несмотря на всё это, стагнирующие, если не прямо реакционные элементы идеологии Каддафи, вместе со снижением доходов от нефти, породили чувство тревоги за будущее среди ливийцев. Поддержание деликатного баланса между племенем и государством пожирало энергию режима.

Несмотря на весь революционный пыл, он сделал меньше, чем намеревался, и не смог осуществить политические и экономические изменения, необходимые для поддержания нынешнего высокого уровня жизни в 21-м веке. Мы рассмотрели, как различные ливийские режимы, каждый по-своему, слепили вместе племя и государство, и как эта амальгама может повлиять на будущее страны, которое не вписывается в стандартный путь развития национального государства.

Финальный вопрос, тем не менее, остаётся открытым: Почему Ливия оказалась особенно уязвимой перед негосударственными, более того, антигосударственным идеологиями племенной жизни, и почему подобное развитие привело к “провисанию” законов теории развития?

Ответ на первую часть вопроса очевиден: и монархия, и революционное правительство опирались на племенные практики и в вербовке, государственной идеологии и государственной легитимации – потому, что граждане считали эти практики наиболее надёжными. Необычно сильное ударение на племенные практики и ярко выраженная враждебность к государственным структурам отражали ливийские смуты 20-го столетия и их результат – разочарование и неверие в государство.

Ливийский опыт в формировании государства был необычайно суровым, но ни в коем случае уникальным.

То, что позволило ливийскому режиму перевести популярный сантимент, тоску по золотому веку, когда жизнь была проще, в реальную политику, были доходы от нефти. Жак Делакруа предоставил полезную перспективу понимания воздействия доходов нефти. В условиях отсутствия собственной инфраструктуры экстракции принципиальная функция государства – распределительная. Взаимоотношения между элитой и массами – не классовые отношения, обычно ассоциируемые со сложным разделением труда, социальной дифференциацией и иерархической структурой государства.

И он описывает последствия: “Это порождает необходимость активации других структур социальной солидарности. И эти альтернативные структуры, по определению, традиционны. Чем более поздно традиционное общество входит в систему мировой экономики, тем более влияние традиционных социальных структур. И потому, распределительному государству управляющему подобным обществом, будет брошено максимальное количество этнических, трайбалистских и религиозных вызовов”.

У традиционных структур есть больше преимуществ, чем просто привычность. В ливийском случае, определённо, роль родства не была исключительно следствием недавнего включения в мировую экономику. Это могло бы оказаться достаточным в случае традиционных консервативных монархий, но усилия Каддафи по смешиванию революционной, радикальной риторики и прославлению племени, демонстрируют, что здесь есть нечто большее. Ливийская любовь к родовым идеологиям демонстрирует отрицание государства и неготовность принять обязательства социальной и политической организации.

Подобное нежелание “справляться с сложностями современной жизни” – роскошь, которую Ливия может себе позволить лишь благодаря доходам от нефти. Переход от племенной ситуации к государственности, диктуемой международной системой, был отложен, и “провис”, благодаря доходам от нефти. Нет никаких сомнений в том, что Ливии придётся смириться с государственностью, и лишь тогда истинная цена сегодняшнего отказа станет ясной.

http://postskriptum.me/2013/02/26/lybiananomaly1/ http://postskriptum.me/2013/03/01/lybiananomaly/ http://postskriptum.me/2013/03/07/lybiananomaly-2/

Источник: Вопросик

Больше информации на http://voprosik.net/liviya-otnosheniya-plemen-i-gosudarstva/ © ВОПРОСИК