Зелёный Социализм

Оглавление

• КУРС 1925 г. НА ЛИБЕРАЛИЗАЦИЮ
• КРИЗИСНЫЕ ЯВЛЕНИЯ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1925 г.
• ПРИЧИНЫ ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ТРУДНОСТЕЙ 1925 г.
• ВОССТАНОВЛЕНИЕ ХОЗЯЙСТВЕННОГО РАВНОВЕСИЯ И СОЗРЕВАНИЕ ПРЕДПОСЫЛОК НОВОГО КРИЗИСА
• ТОВАРНЫЙ ГОЛОД И КРИЗИС ХЛЕБОЗАГОТОВОК
• ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ МЕРЫ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ
• ЗАКЛЮЧЕНИЕ

КУРС 1925 г. НА ЛИБЕРАЛИЗАЦИЮ

Кризис второй половины 1925 г. возник совершенно неожиданно. Ведь в первой половине года, казалось, были созданы все необходимые предпосылки для дальнейшего подъёма экономики. Эти предпосылки затронули и политику, и экономику, и идеологию. В политической области с начала 1925 г. начала проводиться линия на оживление деятельности Советов.

В конце декабря 1924 г. Президиум ЦИК постановил отменить результаты выборов и провести повторные перевыборы там, где голосовало менее 35% избирателей или в случае жалоб граждан на незаконные действия органов, руководивших выборами. Категорически запрещалось предлагать на избирательных собраниях список кандидатов в Советы, на избирательные комиссии возлагалась обязанность наблюдать за тем, чтобы на избирателей не оказывалось давление.

Большую роль в обосновании этого решения сыграл председатель ВЦИК М.Калинин. Выходец из крестьян-середняков, Калинин выделялся из всех лидеров партии глубоким знанием и пониманием крестьянской жизни. В начале января 1925 г. он констатировал: „Мы переоцениваем наш партийный аппарат, мы иногда думаем целиком управлять через него. Такие попытки, такие явления были во многих местах, где Советы буквально сошли на нет”. Оживление Советов, по его мнению, должно было начинаться с открытой дискуссии на избирательных собраниях, где всем крестьянам, включая и тех, кто был настроен враждебно к политике партии, следовало предоставлять возможность выступить. В этой связи Калинин подчёркивал: „Тот, кто боится критики практической работы, тот, кто думает: «хороша свобода печати, но чтобы она не касалась меня», «хороша критика, но чтобы она не касалась меня», — тот близорукий руководитель дела”.

Делегаты VIII съезда РКП(б).
Первый ряд, слева направо: И. Смилга, В. Шмидт, С. Зорин.
Средний ряд: Г. Евдокимов, И. Сталин, В. Ленин, М. Калинин, П. Смородин.
Верхний ряд: П. Мальков, Э. Рахья, С. Саид-Галиев, П. Залуцкий, Я. Дробнис, М. Томский, М. Харитонов, А. Иоффе, Д. Рязанов, А. Бадаев, Л. Серебряков, М. Лашевич.
Из двадцати поддающихся на этой фотографии идентификации делегатов VIII съезда РКП(б) одиннадцать по указанию Сталина было расстреляно; трое — Михаил Томский, Адольф Иоффе, Михаил Лашевич — покончили с собой.
Выделены фамилии делегатов, упомянутых в настоящей статье.

Несмотря на такие чёткие разъяснения, многие местные партийные комитеты встретили директиву о повторных перевыборах без всякого энтузиазма и стремились отделаться от её выполнения, ссылаясь на местные условия. Перевыборы произошли только в одной третьей части СССР, две трети же фактически игнорировали решения высших партийных и советских органов. Уездные организации особенно негативно воспринимали линию партии. Так, работники Курского укома заявляли, что „позиция ЦК в отношении «свободных» выборов и вовлечения беспартийных неправильна, так как, выполняя директиву ЦК, мы не удержим за собой руководства в Советах”. Сходные мысли высказал член райкома в Енисейской губернии: „Почему нужно сдавать позиции? Это не большевистский подход к работе. Не для того мы всё завоевали, чтобы сдавать беспартийным”.

Опасения потерять завоёванные позиции, как показал ход повторных выборов, имели определённые основания. Они вызвали значительный интерес и активность со стороны крестьян, в то время как деревенские коммунисты оказались не подготовленными к новым методам руководства, основанным не на приказе, а на убеждении. В результате, с одной стороны, значительно увеличилась явка избирателей, а с другой — уменьшился удельный вес коммунистов и комсомольцев в Советах. По тем волостям РСФСР, где проходили повторные выборы, явка избирателей увеличилась по сравнению с первыми выборами 1924 г. с 26,5 до 44,7%. В то же время процент коммунистов в составе сельсоветов уменьшился с 7,1 до 3,6, а комсомольцев — с 4,2 до 2,33. На Северном Кавказе образовались сотни сельсоветов, в которых почти не было коммунистов. Социальный состав сельсоветов после повторных выборов изменился в пользу середняков (возрос с 30-40 до 70-75%) и стал лучше отражать структуру крестьянства.

Решение о проведении повторных перевыборов стимулировало общественную деятельность крестьян. С начала 1925 г. они проявляли необычайно высокую активность на съездах Советов, наблюдался небывалый рост крестьянской печати: в РСФСР только в январе открылось 9 новых крестьянских газет. Идя навстречу росту этой активности, Совнарком РСФСР 6 февраля 1925 г. постановил: „Проекты декретов, затрагивающие интересы деревни, должны обязательно ставиться на обсуждение широких крестьянских слоёв населения путём предварительного опубликования их в крестьянских газетах”.

Рост общественной активности крестьян рассматривался в то время как фактор, имеющий непосредственное экономическое значение. Политика оживления Советов была призвана создать обстановку, благоприятствующую реализации намеченных весной 1925 г. мер по развитию производительных сил в сельском хозяйстве. Эти меры, одобренные XIV конференцией РКП (б) и III Всесоюзным съездом Советов, включали в себя снижение на 40% общей суммы сельскохозяйственного налога, предоставление дополнительных государственных средств системе сельскохозяйственного кредита, облегчение найма рабочей силы, расширение права сдачи земли в аренду, причём на арендованной земле разрешалось применять наёмную рабочую силу, устранение административных препятствий к мелкой крестьянской торговле, снижение цен на сельскохозяйственные машины и увеличение продолжительности кредита на их покупку, предоставление всем крестьянам без исключения права участия в кооперации. Эта программа экономических мероприятий являлась неотъемлемой частью нового курса партии наряду с политикой оживления Советов.

Новый курс предоставлял большую свободу единоличному накоплению в деревне. Это вело к усилению расслоения в деревне, росту зажиточных хозяйств. В новых условиях требовалось отказаться от практики зачисления их всех в группу кулацких хозяйств и дать новую теоретическую оценку процессу расслоения. Такую оценку дали знатоки деревенской жизни М.Калинин и его друг и земляк А.Смирнов (расстрелян 10 февраля 1938 г. – прим. ред.), нарком земледелия. В „Правде” от 3 февраля 1925 г. Смирнов писал: „Мы должны в зажиточной части деревни ясно разграничить два типа хозяйств. Первый тип зажиточного хозяйства — чисто ростовщический, занимающийся эксплуатацией маломощных хозяйств не только в процессе производства (батрачество), а главным образом путём всякого рода кабальных сделок, путём деревенской мелкой торговли и посредничества всех видов, «дружеского» кредита с «божескими» процентами… Второй тип зажиточного хозяйства — это крепкое трудовое хозяйство, стремящееся максимально укрепить себя в производственном отношении, вкладывающее свои свободные средства (зачастую получаемые в результате жесточайшей урезки своих потребительских нужд, доходящей даже до форменного недоедания), главным образом, в живой и мёртвый инвентарь хозяйства, улучшенные семена, стремящееся применять при ведении сельского хозяйства все известные ему улучшенные способы обработки… Всякая бессмысленная травля такого рода хозяйства должна быть решительно прекращена… Крайне важно понять, что неверный подход к этой группе создаёт в деревне панику, которая прежде всего отражается на середняке, создаёт психологию своего рода производственного пораженчества. Наоборот, наша задача — создать в деревне производственную психологию, психологию накопления ценностей, а не такую, при которой мужик боится завести лишнюю корову («в кулаки запишут»)… Перед нами стоит задача не борьбы с этим здоровым ростом хозяйства, а, наоборот, задача использования его сбережений в нужном нам направлении”.

Калинин развил и дополнил эти мысли Смирнова в „Известиях” от 22 марта. Он предостерегал против переоценки влияния кулака: „Вообще кулак из экономической категории деревни превратился в политического козла отпущения; где что бы ни стряслось — гадит кулак. По глубоко укоренившемуся мнению советского аппарата и значительного числа наших товарищей, кулак является первой причиной всех зол в деревне, тем самым, по-моему, он невольно несёт уже большую положительную работу: вносит «успокоение» в советское общество, что причины зла и бед найдены, остаётся найти лишь средство излечения их”.

Переоценка роли кулака была связана с тем, что всех зажиточных крестьян зачисляли в эту категорию. Калинин заявил о своём полном согласии со Смирновым и подчеркнул, что „надо раз и навсегда отмежевать от кулачества сильное трудовое крестьянство”. При таком отношении к зажиточным трудовым крестьянам логичной представляется положительная оценка процесса расслоения, которую дал Калинин. Он обратил внимание на то, что рост производительности в деревне не может идти без параллельного роста расслоения. „Слов нет, заманчивая мечта, чтобы деревня в своём благосостоянии росла, как деревья в культурном саду по усмотрению садовника. Тот, кто думает о подстриженном росте деревни при данном экономическом, политическом и культурном состоянии СССР, является утопистом чистой воды, ибо у нас ещё рабочий класс по заработку, а значит, и по материальному положению основательно разнороден. Расслоение деревни есть необходимое следствие её экономического роста”. Отсюда вытекало и отрицательное отношение к борьбе с расслоением: „Насильственная борьба с расслоением, поскольку она будет тормозить увеличение производительности, экономически вредна и политически бесцельна”. Более того, Калинин считал, что расслоение не только способствует росту производительных сил, но и создаёт предпосылки для социалистического преобразования деревни. В конце статьи он писал: „Подводя итоги сказанному, я утверждаю, что расслоение деревни не только не мешает росту коллективного хозяйства, а, наоборот, увеличивает производительность и товарность в сельском хозяйстве и, следовательно, подготовляет элементы к коллективизму и, как бы это ни казалось парадоксальным, расчищает почву для советской деревни”.

Линия Калинина — Смирнова была одобрена в марте 1925 г. сессией ЦИК СССР, которая постановила: „Старательное крестьянство при правильном отношении к нему местных властей должно во всей своей массе сделаться ещё более прочной опорой Советской власти. Сессия предлагает местным органам власти наблюдать за тем, чтобы не происходило смешения старательного, культурного и хозяйственно-крепнушего крестьянина с кулаком”.

Таким образом, весной 1925 г. были приняты решения, призванные обеспечить политические и экономические предпосылки для подъёма сельского хозяйства. На его основе предполагалось провести индустриализацию страны. Намечалось экспортировать сельскохозяйственную продукцию и импортировать промышленное оборудование, а также направлять на цели индустриализации накопления, возникающие в крестьянских хозяйствах, аккумулируя их через кооперацию, сберкассы и госзаймы.

Одновременно с улучшением отношения к крестьянству в первой половине 1925 г. происходит общая либерализация режима. Новая избирательная инструкция предоставила избирательные права некоторым категориям лиц, не имевшим их согласно действующей конституции. Так, в Конституции РСФСР было указано, что лишаются избирательных прав лица, прибегающие к наёмному труду с целью извлечения прибыли. А по избирательной инструкции эти права были предоставлены крестьянам, нанимающим рабочую силу, кустарям и ремесленникам, имевшим не более одного взрослого работника, мелким торговцам. Предоставление избирательных прав этим категориям было тесно связано с поощрением их экономической деятельности. В докладе о революционной законности на XIV партийной конференции в апреле 1925 г. член президиума ЦКК А.Сольц (старый большевик, был известен как «совесть партии». В феврале 1938 г. отстранён от работы и принудительно помещён в психиатрическую клинику. Согласно воспоминаниям А. И. Микояна, скончался там в 1945 г.) говорил: „Задача наша состоит в том, чтобы за всеми слоями населения обеспечить те права, которые мы считаем необходимым ему обеспечить в интересах нашего строительства”.

Было улучшено снабжение сырьём и предоставлены кустарям и ремесленникам налоговые льготы, отменены репрессивные меры против частной торговли. Особенно показательными были изменения в отношении к нэпманам. Проводившаяся в 1924 г. линия на вытеснение частной торговли замедлила продажу промышленных товаров, что привело к финансовым затруднениям промышленности. Для их преодоления был взят курс на привлечение частного капитала. Главным его инициатором был Дзержинский. С февраля 1924 г. он работал председателем ВСНХ (и одновременно ОГПУ) и убедился в том, что кооперация со своим бюрократическим аппаратом не в состоянии заменить частную торговлю. На заседании Совета труда и обороны (СТО) 31 марта 1925 г. Дзержинский говорил: „Если мы научились пользоваться нэпом в области производства, то теперь необходимо суметь использовать частного торговца в области товарооборота. Для товарооборота частный мелкий торговец имеет громадное значение. В то время как кооперация в своих лавках ждёт, пока покупатель придёт к ней, частный торговец всячески изощряется, чтобы привлечь покупателя, обнаружить скрытый спрос”.

Заседание Коллегии ОГПУ, 1922 г. Слева направо: Г.Г. Ягода, С.А. Мессинг, Я.Х. Петерс, И.С. Уншлихт, А.Я. Беленький, Ф.Э. Дзержинский, В.Р. Менжинский, Г.И. Бокий, А.Х. Артузов, Г.И. Благонравов.

Но для того, чтобы частная торговля могла выполнять свои функции, необходимо было создать ей нормальные условия для работы. На диспуте в Доме Союзов, который состоялся 30 марта, представитель частной торговли в Совете съездов биржевой торговли Синелобов заявил: „Нужно создать такие условия, при которых частный торговец мог бы перейти от мешочничества и нелегальной работы к здоровой торговой деятельности. Первым условием для этого является спокойная и устойчивая торговая политика. В настоящий момент смешно даже говорить, что частный капитал является врагом государства”. В свою очередь, заместитель председателя Госплана И.Смилга в своём докладе подчёркивал: „Мы считаем необходимым пойти по линии предоставления ряда льгот частной торговле… Мы должны всерьёз и надолго мириться с тем, что частный капитал будет долго ещё играть значительную роль в экономике страны”. На следующий день после этого диспута СТО приняло постановление, улучшившее условия работы частной торговли, облегчившее получение товаров от госпромышленности и кредитов.

Установка на привлечение всех слоёв к участию в хозяйственном строительстве проявилась и в улучшении отношения к специалистам. И здесь ведущую роль сыграл Дзержинский. Ещё во второй половине 1924 г. он обращался в ЦК с предложением отказаться от дискриминационных мер по отношению к ним, в частности просил восстановить детей работников ВСНХ, „вычищенных из вузов”. Но только с общим изменением политического курса в начале 1925 г. стало возможным улучшить положение интеллигенции. В докладе на XIV партконференции Дзержинский говорил об отношении к техническому персоналу: „Я должен прямо сказать: мы рассматриваем их часто как изменников, как наёмников… Вопрос относительно того, чтобы мы подняли на высшую ступень науку и создали товарищеские условия работы нашему техническому персоналу, как низовому, так и верхушечному, является основной задачей, без которой мы экономически победить буржуазную Европу не сможем”. В марте 1925 г. было принято постановление СНК РСФСР, в котором предусматривалось, что „определённое количество мест в вузах должно быть закреплено за детьми трудовой интеллигенции”.

Благоприятные тенденции были закреплены в сентябре 1925 г. постановлением ЦК „О работе специалистов”. В нём подчёркивалось, что при оценке специалистов необходимо принимать во внимание их производственный стаж, заслуги в области определённой специальности, „ни в коем случае не допуская установления отношения к специалистам исключительно на основе их классового происхождения”. Предусматривались льготы по приёму детей специалистов в вузы, намечалось улучшить их жилищные условия, вводились налоговые льготы.

Идеологической основой политики партии в 1925 г. была установка на то, чтобы не разжигать классовую борьбу. Эта мысль проводилась в выступлениях лидеров партии, которые мотивировали её тем, что разжигание классовой борьбы в деревне и городе сорвёт экономический подъём страны. По существу, развивался ленинский завет о переносе центра тяжести на „мирную организаторскую” работу. Весной Бухариным (расстрелян 15 марта 1938 г.) была выдвинута идея о постепенном отмирании классовых противоречий. Газета „Правда” 1 апреля опубликовала проект тезисов Бухарина по крестьянскому вопросу, одобренный делегацией РКП (б) и внесённый в комиссию пленума исполкома Коминтерна. В нём утверждалось: „Весь период пролетарской диктатуры отличается особой закономерностью: при благоприятном ходе развития классовые противоречия с известного пункта времени начинают воспроизводиться во всё меньшем размере, социалистические хозяйственные элементы нарастают эволюционным путём, пролетариат ведёт свою политику не на разрыв общественного целого, а на его скрепление, причём враждебные буржуазные формы постепенно вытесняются, а формы мелкого хозяйства постепенно перерабатываются (через кооперацию, рост всех форм коллективных объединений и т. д.). Эта своеобразная закономерность развития лежит в основе всей нашей тактики в этот период”.

Курс на недопустимость разжигания классовой борьбы, на сотрудничество с различными социальными слоями определял и политику партии в области литературы и искусства. 1 июля в „Правде” была опубликована резолюция ЦК „О политике партии в области художественной литературы”. В ней указывалось: „Партия должна высказываться за свободу соревнований различных группировок и течений в данной области, всемерно искоренять попытки самодельного и некомпетентного административного вмешательства в литературные дела”. На основе этой резолюции осуществлялось и практическое руководство литературой и искусством Наркоматом просвещения. Показательна следующая история. Большой театр поставил оперу Римского-Корсакова „Град Китеж”. После премьеры некоторые критики-коммунисты осудили Наркомпрос за то, что он не запретил постановку оперы, которая, по их мнению, „является сильной формой религиозно-христианской пропаганды и агитации”. Отвечая на эти обвинения, Луначарский писал: „При обсуждении подобных же вопросов в комиссии партийного характера, в которую входили крупнейшие авторитеты по вопросам культуры, высказано было мнение, что даже контрреволюционные и мистические произведения в тех случаях, когда они высоко художественны и культурны, крайне характерны, не должны быть запрещаемы”.

Вверх

КРИЗИСНЫЕ ЯВЛЕНИЯ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1925 г.

[Мы видели, как молодое Советское государство расчистило путь НЭПу, развязало нэпману руки, создало платформу для стихийной, внеплановой экономики. Посмотрим, что из этого вышло, как НЭП воспользовался своими возможностями для нагибания большевиков с их планами.

Заметим, что НЭП проявил себя только в сфере спекуляции. В производство он не пошёл. НЭП проводит ту же экономическую политику, что описана Марксом в применении к капитализму Англии XVI-XVII веков. Он не создаёт производств, а опирается на грабёж уже существующих кустарных. При этом, как понятно из расчётов В.Белла, такая политика малоприбыльна. Остаётся опираться на создание искусственного дефицита, уповать на спекулятивные цены, что и является основным вкладом НЭПа в развитие социализма. Точно такое же положение — господство спекулятивного, а не производительного, капитала — мы видим и в современной РФ. Производство не рентабельно, а спрос — стабильно высокий. Укради, но продай, если хочешь купить.- МИБ.]

Хозяйственные трудности стали нарастать осенью 1925 г. совершенно неожиданно. Ещё летом казалось, что перед страной открываются блестящие перспективы экономического развития. Объективной основой для оптимизма служил прежде всего хороший урожай зерновых. Другим благоприятным фактором явились высокие темпы восстановления промышленности в 1924/25 г. (хозяйственный год в рассматриваемый период начинался 1 октября). Вместо ожидавшихся 31-32% прирост промышленной продукции с 1 октября 1924 г. по 1 июня 1925 г. составил 63,3% по сравнению с соответствующим периодом 1923/24 г. Учитывая столь благоприятные предпосылки, было решено значительно увеличить экспорт и импорт, осуществить широкую программу капитальных работ и сохранить высокий темп развития промышленности. Настроения, господствовавшие в плановых и хозяйственных органах летом 1925 г., ярко выразил заместитель председателя Госплана И.Смилга, выступая 7 июля на Пленуме Совета съездов госпромышленности и торговли: „Надо раздувать кадило смело и решительно, ибо налицо все основания для успеха”.

В июле был принят экспортно-импортный план на 1925/26 г., в 2 раза превышающий план 1924/25 г. Объём валовой продукции госпромышленности предполагалось увеличить примерно в 1,5 раза, а по отдельным отраслям ещё больше. В 1925/26 г. в ряде отраслей экономики заканчивался восстановительный процесс, поэтому капитальные вложения для их дальнейшего развития планировалось увеличить в 2,5 раза по сравнению с 1924/25 г.

Стержнем всего хозяйственного подъёма должна была стать успешная хлебозаготовительная кампания. Причём 70% плана предполагалось реализовать до 1 января 1926 г. Такая поспешность (обычно в эти сроки заготовлялось 60-65% годового плана) была вызвана тремя причинами: 1) стремлением экспортировать в Европу зерновые культуры до того, как там появится хлеб из Канады и Аргентины; 2) желанием не допустить сильного падения хлебных цен осенью, когда его обычно продавали середняки и бедняки, так как это грозило кризисом сбыта промышленных товаров и задерживало подъём сельского хозяйства. Форсирование же экспорта позволяло увеличить спрос и тем самым задержать падение цен; 3) желанием не допустить значительного подъёма цен весной, когда хлеб продавали зажиточные крестьяне. Наличие в руках государства значительного хлебного фонда дало бы возможность сократить спрос весной и тем самым затормозить рост цен.

Чтобы справиться с ожидавшейся большой массой товарного хлеба, с самого начала кампании была широко развёрнута сеть государственных и кооперативных заготовительных организаций. Кроме того, было признано целесообразным участие в хлебозаготовках внеплановых заготовительных организаций, так как основные не могли полностью обеспечить внутренний рынок. В категорию внеплановых входили, во-первых, различные государственные и кооперативные организации потребляющих областей, представители которых приезжали в производящие районы, чтобы заготовить хлеб для своего населения, и, во-вторых, частные заготовители. Для быстрого выполнения плана заготовители были щедро снабжены кредитами, что позволяло им закупать хлеб по достаточно высокой цене, которая отвечала бы следующим требованиям: быть восстановительной для крестьянства, рентабельной для экспорта, приемлемой для городского населения.

Цены не носили характера твёрдых лимитов. Наоборот, руководители Наркомата внутренней торговли (НКВТ) не раз накануне кампании подчёркивали необходимость колебания цен в соответствии с меняющимися условиями. Обращая внимание местных работников на недопустимость применения административных методов регулирования цен, нарком А.Шейнман (в 1928 году выехал в отпуск в Германию и решил не возвращаться в СССР – прим. ред.) на расширенном пленуме Совета съездов биржевой торговли в конце июля заявил: „Самым важным является действовать на местах такими методами, которые бы предохраняли советское правительство от вступления на путь «командных» мероприятий”. Член коллегии НКВТ И.Вейцер, осуществлявший оперативное руководство хлебозаготовками, говорил: „Если мы в некоторых районах и будем прибегать к методам административного регулирования, то это будет означать, что здесь были сделаны какие-то ошибки”.

Предполагалось, что регулирование цен будет осуществляться воздействием на спрос и предложение путём усиления или ослабления финансирования, маневрирования хлебными запасами, регулирования темпа экспорта, усиленного завоза промышленных товаров в производящие районы. В условиях, когда сельскохозяйственный налог на 1925/26 г. был значительно снижен, а срок уплаты основной суммы перенесён на зиму (чтобы не вынуждать бедняцкие слои выбрасывать хлеб осенью в период низких цен), предложение промышленной продукции служило основным стимулом для продажи крестьянами хлеба. Поэтому летом 1925 г. были намечены меры по развитию кустарной промышленности и принята программа целевого импорта, предусматривающая срочный завоз товаров крестьянского потребления на 70 млн. руб. Кроме того, была подчёркнута необходимость растянуть крестьянский спрос во времени, для чего предполагалось организовать предварительную подписку на сельскохозяйственные машины, отечественные и импортные, которые должны были быть завезены к весне 1926 г.

Заготовки начались в соответствии с первоначальными предположениями. Небольшой июльский план был выполнен на 130%. Но уже в августе начались серьёзные затруднения. Определённую отрицательную роль сыграли обильные дожди, шедшие с конца июля до начала сентября в основных производящих районах. К этому времени большие партии зерна уже были запроданы другим странам, в портах стояли зафрахтованные пароходы, ожидающие хлеб, и, чтобы стимулировать подвоз хлеба, было дано указание вести заготовки, не останавливаясь перед повышением цен. Этим воспользовались прежде всего зажиточные крестьяне, у которых были уборочные машины. Таким образом, сложилась ситуация, прямо противоположная той, которую ожидали: в начале кампании не малоимущие слои продавали хлеб по низким ценам, а зажиточные — по высоким. Рост цен грозил сделать нерентабельным хлебный экспорт, тем более, что на мировом рынке началось падение цен.

В начале сентября дожди кончились, но подвоз хлеба продолжал оставаться слабым, главным образом из-за недостатка промышленных изделий, предложение которых являлось главным стимулом для крестьянства. Товарный голод, который начался ещё в июле, из месяца в месяц обострялся. В деревне не было достаточного количества мануфактуры, кожевенных и металлических товаров, других наиболее ходовых изделий. Недостаток промышленных товаров предвидели в начале заготовительной кампании, но неожиданной явилась острота дефицита, вызванная, с одной стороны, значительным ростом покупательного фонда крестьянства из-за продажи продуктов сельского хозяйства по повышенным ценам, а с другой — оседанием большей части ходовых промышленных товаров в городах, где товарный голод также был очень острым. Программа импорта товаров для крестьян была выполнена с большим опозданием и не могла существенно ослабить товарный голод. Все импортные товары по плану должны были быть завезены на места к 15 ноября, а фактически к 1 января 1926 г. на местах было только 53%. Не удалось также решить важнейшую задачу кампании — растянуть крестьянский спрос. Предварительная подписка на сельскохозяйственные машины не дала ожидаемых результатов, так как крестьяне опасались, что весной им привезут товар плохого качества или вообще не привезут.

В этих условиях снизить экономическими методами заготовительные цены не удалось, и они в сентябре продолжали расти. На базе высоких цен заготовки увеличивались, хотя и не в таком объёме, как намечалось планом. За I квартал кампании было заготовлено 160 млн. пудов вместо 169 млн. пудов по плану. План концентрации хлеба в портах для экспорта был выполнен на 80%. Параллельно с ростом заготовительных цен на мировом рынке шло снижение цен, что делало невыгодным вывоз хлеба и ставило под удар основной замысел форсирования хлебозаготовок в 1-м полугодии 1925/26 сельскохозяйственного года — развитие экспорта.

В этой ситуации в конце сентября было решено применить административные методы регулирования цен. Хлебозаготовительные органы получили директиву резко снизить цены. Все указания о необходимости пользоваться только экономическими мерами регулирования цен были отброшены, так как этими мерами быстро снизить заготовительные цены было нельзя. Дело в том, что 1924 г. был неурожайным, и к началу хлебозаготовительной кампании 1925 г. у хлеботоргующих организаций потребляющих районов были весьма незначительные запасы. Внутренний рынок создавал большой спрос на хлеб, особенно на пшеницу, потребление которой сильно возросло, а достаточного предложения со стороны плановых заготовителей не было, так как они старались в первую очередь удовлетворить экспортные требования. Это создало благоприятные условия для усиления деятельности частных и прочих внеплановых заготовителей. Чтобы понизить заготовительные цены, надо было в первую очередь насытить внутренний рынок, но это требовало отказа от форсирования экспорта. Кроме того, административным снижением заготовительных цен государство пыталось уменьшить покупательный фонд крестьянства, чтобы ослабить товарный голод в деревне.

Директивное снижение цен плановых заготовителей, проведённое в конце сентября — начале октября (цены были снижены на 10-15%, а по отдельным районам ещё больше, например на Украине заготовительная цена на ячмень упала на 25%), привело к сокращению их заготовок и соответственно к росту заготовок внеплановых заготовителей. Начиная с первой декады октября, заготовки основных заготовителей стали падать, в то время как внеплановые заготовители закупали до 40% и более привозимого крестьянами хлеба. Разумеется, экспортные планы оказались сорванными. Тогда в ноябре на Северном Кавказе, а затем и в ряде других производящих районов были введены административные меры, в соответствии с которыми грузы внеплановых заготовителей отправлялись по железной дороге в последнюю очередь, что при нехватке вагонов и паровозов практически вело к невозможности вывезти хлеб. Такой мерой удалось прекратить деятельность внеплановых заготовителей из отдалённых потребляющих губерний, но внеплановые заготовители из соседних потребляющих районов и частники продолжали вести заготовки, отправляя хлеб гужем. Однако и эта работа скоро была ограничена. В январе 1926 г. на внеплановые государственные и кооперативные организации были распространены те же регулирующие меры, что и на плановые, т. е. они должны были вести заготовку по тем же ценам, не переплачивая крестьянам. В ряде районов было введено жёсткое количественное регулирование частных заготовителей. Как осуществлялись административные меры регулирования хлебозаготовок и к чему они приводили, хорошо показал разъездной корреспондент „Экономической жизни” Зацепин в статье от 17 марта 1926 г. В феврале в Сызрань нахлынуло огромное количество иногородних заготовителей из соседних потребляющих районов, в том числе и частники. Уполномоченный губвнуторга не разрешил им проводить заготовки. Тогда они вошли в соглашение с местными частными мелкими хлеботорговцами, имевшими право на заготовки, и эти последние стали заготовлять хлеб для иногородних и вывозить его гужем. Цены сильно поднялись. Госзаготовителям и кооперации буквально нечего было делать на Сызранском рынке. Уполномоченный губвнуторга сообщил обо всём этом местной прокуратуре, прося привлечь дезорганизующих рынок частников к судебной ответственности. Нарсуд приговорил 8 торговцев к разным срокам лишения свободы — от 6 месяцев до 1 года. Оздоровился ли после этого Сызранский хлебный рынок? Нет. Случай этот навёл панику на местных торговцев, которые позакрывали свои лавочки, прекратили операции. Привоз хлеба уменьшился, потому что крестьяне тоже узнали об этом случае. „Цены, правда, в Сызрани теперь не повышаются, но какое значение имеют цены на хлеб без хлеба на рынке”, — делает вывод корреспондент.

Ограничения деятельности внеплановых заготовителей ещё более ухудшали положение на потребляющих рынках, которые в значительной части снабжались ими, например, 80% потребности Архангельской губернии в белой муке удовлетворялось частником.

Восполнить сокращение внеплановых заготовок плановым заготовителям не удалось, хотя в некоторых производящих районах в результате ликвидации конкурентов плановые заготовки несколько увеличились.

Итоги II квартала хлебозаготовительной кампании были весьма плачевны. Вместо 376 млн. пудов по первоначальному плану было заготовлено 176 млн. пудов. План концентрации в портах хлеба для экспорта был выполнен на одну четверть. Стало ясно, что годовой план (780 млн. пудов) выполнить невозможно, и 10 декабря был принят новый план — 600 млн. пудов. План хлебного экспорта был снижен с 350 до 195 млн. пудов, а в феврале и до 143 млн. пудов.

Не один только план хлебного экспорта оказался не выполненным к декабрю 1925 г. Весь вывоз товаров далеко отставал от первоначальных предположений. За I квартал 1925/26 г. годовой план экспорта был выполнен всего на 1/7 часть. Одна из основных причин, вызвавших это невыполнение, заключалась в нерентабельности экспорта по целому ряду его важных статей: лес, нефтепродукты, лён, масло, яйца. В то время как внутренние цены росли, мировые цены падали. Чтобы сделать экспорт рентабельным, заготовительные цены на масло и яйца были значительно снижены. В результате продукция попадала в руки частных торговцев, плативших более высокие цены, что привело к дальнейшему сокращению экспорта. Значительное невыполнение экспортного плана в I квартале непосредственно отразилось на импортных возможностях, так как достаточных валютных резервов государство не имело. Возникла необходимость сократить импортный план, а следовательно, летние планы развития промышленного производства и капитального строительства.

Но пересмотр летних планов вызывался не только сокращением импортных возможностей. К декабрю выявились серьёзные трудности и в других областях народного хозяйства. Прежде всего следует отметить неблагоприятные явления в сфере денежного обращения и кредита. В последнем квартале 1925 г. коммерческие вклады в банках уменьшились, так как промышленные предприятия, готовясь к большим капитальным работам, направили часть своих оборотных средств на заготовку необходимых для строительства материалов. Восполнить сокращение пассивов из-за недополучения вкладов дополнительной эмиссией сверх первоначально намеченной суммы было невозможно. В стране и так уже ощущался избыток денег в обращении, который проявлялся прежде всего в росте цен и на промышленные товары, и на сельскохозяйственную продукцию. Возрастали как оптовые, так и розничные цены, прежде всего в частной торговле. В государственной и кооперативной торговле товарами с регулируемыми государством ценами избыток денег в обращении проявлялся в бестоварье, признаками которого были очереди, отпуск ходовых товаров „в одни руки” в ограниченном количестве, продажа дефицитных товаров только членам кооперации или членам профсоюзов. В результате банки были вынуждены ограничить кредитование народного хозяйства. Начались финансовые затруднения и у промышленных предприятий, некоторые из них не могли вовремя выдать зарплату. Начатые новые строительные работы кое-где приходилось сокращать или приостанавливать из-за недостатка средств. Финансовые трудности усугублялись проводившейся с декабря политикой изъятия денег из обращения для борьбы с инфляционными явлениями.

Другим препятствием, тормозящим промыш­ленный подъём, явился недостаток сырья, топлива, строительных материалов и нехватка квалифицированной рабочей силы. 15 декабря 1925 г. заместитель председателя ВСНХ Эм.Квиринг (расстрелян 26 ноября 1937 г. – прим. ред.) писал в „Экономической жизни”: „Товарный голод существует не только на товары потребления, но и на сырьё, топливо, фабрикаты, металл, соду, серную кислоту, стройматериалы”. Наибольший ажиотаж наблюдался на строительном рынке. За IV квартал 1924/25 г. строительный индекс увеличился на 12,2%, а за I квартал 1925/26 г. ещё на 14,9%. Такой бурный рост цен был связан с тем, что планы капитального строительства на 1925/26 г. были не обеспечены в достаточном количестве стройматериалами. В строительном сезоне 1925/26 г. ожидался дефицит стройматериалов, доходящий по отдельным видам до 30-50% потребности. Таким образом, не могла быть осуществлена в полном объёме намеченная программа капитального строительства в народном хозяйстве. Недостаток стройматериалов сказался прежде всего на хозяйственных нуждах деревни. Так, потребность Сельскосоюза в стройматериалах и железе была обеспечена всего на 40%. Надо заметить, что недостаточное снабжение деревни стройматериалами, с одной стороны, тормозило хозяйственный подъём крестьянства, а с другой — самым отрицательным образом сказывалось на ходе заготовок зерновых и прочей сельскохозяйственной продукции, так как возможность приобрести товары хозяйственного потребления наилучшим образом стимулировало крестьян продавать свою продукцию.

Очень напряжённым стало к концу 1925 г. положение с топливом. Бурное развитие промышленности вызвало значительное увеличение потребления топлива. Например, металлургия по первоначальному плану должна была потребить его в 1925/26 г. на 60% больше, чем в 1924/25 г. К началу 1925/26 г. топливных запасов было на 4,9 месяца. Эти запасы начали быстро сокращаться в результате большого расхода топлива. Так, с середины декабря „Трёхгорка” работала с крайне малыми запасами топлива — до 2/3 суточного расхода. В связи с создавшимся топливным положением Президиум ВСНХ 25 января 1926 г. признал необходимым приступить к пересмотру производственной программы.

«Трехгорная мануфактура» — старейшее московское текстильное предприятие (фактически ликвидировано в наши дни)

Топливные затруднения сказались на работе транспорта. В I квартале транспорт получил вместо 79 млн. пудов угля по плану только 6 млн. пудов и работал за счёт накопленных ранее запасов. Это ухудшило и без того тяжёлое положение с перевозками грузов по железной дороге. Бурный рост перевозок в I квартале превзошёл все плановые предположения, транспорт работал на пределе своих технических возможностей. Не хватало не только вагонов и паровозов, но и обслуживающего персонала для выполнения резко возросшего объёма работ — среднесуточная погрузка в I квартале 1925/26 г. увеличилась по сравнению с 1924/25 г. на 47%. Выступая 7 февраля на 1-м Московском узловом съезде союза железнодорожников, нарком путей сообщения Рудзутак (расстрелян 29 июля 1938 г. – прим. ред.) подчеркнул, что выполнить напряжённую программу I квартала удалось только благодаря отсрочке текущих ремонтных работ: „Мы работаем за счёт качественного ухудшения подвижного состава. В таких условиях транспорт долго выдержать не может”.

В I квартале 1925/26 г. в ряде отраслей промышленности начали нарастать и сырьевые трудности. Это были прежде всего отрасли лёгкой индустрии: маслобойная, пеньковая, хлопчатобумажная, кожевенная. Нехватка сырья в этих отраслях была связана с невыполнением плана заготовок соответствующих культур, а также с валютными затруднениями. Сырьевые трудности испытывали и некоторые отрасли тяжёлой индустрии, например химическая промышленность.

Помимо нехватки материальных ресурсов скоро выявился недостаток квалифицированных рабочих и технического персонала для намеченного развёртывания промышленности. Заместитель председателя Правления Главметалла В.Межлуак (в 1938 г. расстрелян вместе с братьями, жена сослана на Колыму, где погибла – прим. ред.) писал в „Экономической жизни” 14 февраля: „Недостаточно высокая квалификация рабочих при увеличении программы текущего года на 70% против фактического выпуска 1924-25 гг. вызвала значительные затруднения в производстве… Уже в 1 квартале обозначился недостаток квалифицированных технических сил. Для вновь пускаемых заводов находить их удаётся лишь с величайшими трудностями. Недокомплект инженеров по одной только Югостали превышает 150 человек

Таким образом, стало ясно, что принятые летом планы бурного развития народного хозяйства не соответствуют финансовым, импортным, топливным, сырьевым, транспортным возможностям страны, не обеспечены в должной мере стройматериалами и квалифицированными кадрами. Естественно, что эти планы не могли быть выполнены, а попытки претворить их в жизнь, не считаясь с реальными ресурсами, только усугубляли положение. Так, в ряде отраслей были пущены в ход законсервированные до этого старые, технически отсталые предприятия, требующие больших затрат на активизацию, но и при этих затратах не обещающие даты высокой производительности труда. Например, в металлопромышленности в начале 1925/26 г. было введено в действие 26 таких предприятий (13% от числа работавших в 1924/25 г.). И.Межлуак в уже цитированной выше статье так писал о работе металлопромышленности в I квартале: „Основной капитал на действующих предприятиях используется на 101% от их довоенной нагрузки. Чрезвычайно напряжённая работа обусловила собой высокое количество аварий, особенно в металлургии. По предприятиям Югостали в течение I квартала произошло 48 крупных аварий, вызвавших остановку отдельных цехов или понижавших общий выпуск заводов на длительные сроки, достигавшие месяца и больше”.

Для выполнения летних планов было набрано значительное число новых рабочих, в основном низкой квалификации, так как квалифицированной рабочей силы в стране не хватало. С 1 июля 1925 г. по 1 января 1926 г. число рабочих возросло более чем на 300 тыс. чел. (на 20%). Значительная часть этих рабочих были выходцами из деревни, они не привыкли к заводской трудовой дисциплине, часто совершали прогулы. В результате набора неквалифицированных кадров и вовлечения в производство большого числа сравнительно изношенных станков и предприятий с устаревшим оборудованием рост производительности труда замедлился. В то же время зарплата рабочих росла. Так, в июле в результате пересмотра коллективных договоров она увеличилась в среднем по промышленности на 10%. В результате начался рост себестоимости промышленной продукции, что вело к дальнейшему ухудшению финансового положения промышленности.

Приняв непосильные темпы развития, советская экономика к концу 1925 г., как бегун, слишком резко начавший бег, стала задыхаться. Необходимо было принять кардинальные меры для оздоровления хозяйственного положения, для приведения планов в соответствие с реальными возможностями. В ноябре Политбюро дало директиву хозяйственным органам сократить годовой хлебозаготовительный план и „ввиду сокращения финансов и импортных возможностей пересмотреть планы развёртывания промышленности, в первую очередь в части нового строительства и капитальных затрат”. Председатель СНК СССР А.Рыков (расстрелян 15 марта 1937 г., жена 22 августа 1938 г., дочь провела 18 лет в лагерях и ссылке – прим. ред.) так комментировал это решение на XIV Московской партконференции 5 декабря 1925 г.: „Смысл решения ЦК сводится к тому, чтобы не заскакивать слишком вперёд, чтобы идти, может быть, более медленно, но без малейшего риска споткнуться в этом поступательном движении всего народного хозяйства”.

Группа товарищей позирует для памятного снимка на XIV партконференции, апрель 1925 г. На снимке слева направо Михаил Лашевич, Михаил Фрунзе, Влас Чубарь, Алексей Рыков, Климент Ворошилов, Иосиф Сталин, Николай Скрыпник, Алексей Бубнов и Серго Орджоникидзе.

Вслед за сокращением плана хлебозаготовок в декабре 1925 г. в январе 1926 г. был пересмотрен экспортно-импортный план. Экспорт был сокращён с 1,1 млрд. до 817 млн. руб., а импорт с 1 млрд. руб. до 803 млн. руб. Затем 20 января пришлось снова сократить экспортный план до 720 млн. руб. В начале декабря ВСНХ сократил план капитальных работ в промышленности с 1 млрд. руб. до 931 млн. руб., а в феврале снова уменьшил до 746 млн. руб. плюс 74 млн. руб. в случае получения иностранных кредитов на оборудование. Также в феврале ВСНХ составил новый сводный план промышленного производства, предусматривающий прирост промышленной продукции в размере 39% вместо первоначально запланированных 49%.

Сокращение первоначальных планов привело к необходимости перестройки в ходе промышленного производства. Одним из наиболее болезненных последствий такой перестройки явился избыток малоквалифицированной рабочей силы, поспешно набранной во втором полугодии 1925 г. Очень тяжело сказалось на народном хозяйстве сокращение плана импорта оборудования и сырья, поскольку на него были рассчитаны многие промышленные и строительные программы.

Вверх

ПРИЧИНЫ ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ТРУДНОСТЕЙ 1925 г.

Причины неудач летних планов экономического подъёма широко обсуждались. Было дано несколько объяснений. Новая оппозиция, которая сформировалась к концу 1925 г., главную причину видела в том, что зажиточные, кулацкие слои деревни, исходя из своих материальных интересов, сорвали план хлебозаготовок, следовательно, экспортно-импортный план, а отсюда и план развития всего народного хозяйства. Каменев (25 августа 1936 г. расстрелян, жена умерла в лагерях, расстреляны сыновья, и брат с женой и сыном – прим. ред.) говорил на XIV съезде партии в декабре 1925 г.: „Дело идёт к использованию нэпа некоторыми слоями крестьянства в очень сильной мере в направлении сопротивления нашим планам”. Возможность влиять „в очень сильной мере” на ход хлебозаготовок эти слои получили потому, что, по мнению Каменева и его сторонников, они сосредоточили в своих руках основную массу товарных излишков. Это мнение было основано на хлебофуражном балансе ЦСУ, опубликованном в августе, согласно которому высшие по посевной площади 12% хозяйств обладали 61% излишков хлеба. Считая, что этот баланс приуменьшает роль середняка, СНК поручил РКИ его проверить. Для проверки данных ЦСУ коллегией РКИ была образована специальная комиссия, которая обнаружила целый ряд ошибок в балансе ЦСУ. Так, посевные площади были определены с существенными неточностями, нормы потребления были взяты одинаковыми для всех слоёв крестьян, хотя, по данным крестьянских бюджетов, потребление и продовольственных, и кормовых культур в зажиточных хозяйствах было выше, чем в середняцких и бедняцких. Что ещё важнее, ЦСУ определяло количество товарного хлеба как разность между валовым сбором в хозяйстве и потреблением в течение всего года, в то время как в действительности многие бедняки и середняки продавали хлеб осенью, если им нужны были деньги на покупку промтоваров или на уплату налогов, и покупали его весной, т. е. осенью хлеб продавали все слои крестьянства. Во всяком случае, так бывало до 1925 г. Недоучло ЦСУ и стремления крестьян накопить страховые запасы после неурожайного 1924 г.

Комиссия на основании крестьянских бюджетов 1923/24 г. установила распределение продаж хлеба, значительно отличающееся от баланса ЦСУ. По оценке комиссии, доля высших 12% хозяйств в излишках была не 61, а 54%, а в общем объёме продажи только 28,5%.

Вместе с тем использование крестьянских бюджетов 1923/24 г. для 1925/26 г. без каких-либо поправок было неверно, приуменьшало концентрацию товарного хлеба. Дело в том, что за два года произошёл определённый экономический подъём основной массы крестьянских хозяйств, развились промыслы, значительно расширилось производство технических и интенсивных культур и продуктов животноводства. Это позволяло середняцким хозяйствам производящих районов не торопиться с продажей хлеба осенью, с тем чтобы весной не покупать его у зажиточных по повышенной цене. Снижение сельскохозяйственного налога, товарный голод второй половины 1925 г. усиливали эту тенденцию. Таким образом, истина была где-то посередине — между балансом ЦСУ и данными Комиссии РКИ.

Однако выводы, которые делала новая оппозиция из данных ЦСУ, были в корне неверны. Она, в сущности, утверждала, что интересы зажиточных слоёв крестьянства принципиально несовместимы с интересами пролетарского государства, которое не имеет возможности использовать в своих целях создающиеся в этих слоях в результате нэпа накопления. Такой пессимизм был основан на практике второй половины 1925 г., но при этом оппозиция недооценивала значение допущенных в этот период государственными органами ошибок.

Прав был А.Рыков, когда на XIV съезде партии отвечал Л.Каменеву: „Кулак, который нам мог бы дать хлеба, нам его не дал. Это верно, но и середняк нам его не дал, и бедняк не дал. Весь хлебофуражный баланс оказался неправильно рассчитанным… И нельзя срыв наших хозяйственных планов объяснять одним кулаком. Вина не столько в кулаке, сколько в том, что мы перепланировали, вовремя не сигнализировали опасность и не изменили того, что нужно и можно было изменить намного раньше, чем это мы сделали на самом деле”.

Значительно более распространённой была другая концепция, согласно которой в основе всех хозяйственных трудностей лежала диспропорция между развитием сельского хозяйства и промышленности, т. е. недопроизводство промтоваров. Сторонниками теории диспропорции были, в частности, руководящие работники Госплана и ВСНХ. Наиболее полно теория диспропорций была обоснована известным партийным публицистом Е.Преображенским (расстрелян 13 июля 1937 г. – прим. ред.) в „Экономических заметках”, опубликованных в „Правде” 15 декабря 1925 г. Он объяснил, как может, в принципе, нарушиться равновесие и появиться товарный голод, несмотря на то, что в 1924/25 г. товарная часть сельского хозяйства и промышленности достигла примерно одной и той же степени восстановления к уровню 1913 г., когда товарного голода не было. Однако в результате революции крестьяне освободились от платежей за землю, по внешним займам, уменьшились налоги, взимаемые с них государством, т. е. ослабло принуждение, заставлявшее крестьян продавать хлеб за счёт своего потребления, и увеличился платёжеспособный спрос крестьянства на промышленные товары. Следовательно, „сохранение равновесия между товарной массой промышленности и сельскохозяйственной продукцией на уровне довоенных пропорций в прошлом и в настоящем году означает резкое нарушение равновесия между платёжеспособным спросом деревни и товарным предложением города. А здесь и лежит ключ для объяснения того, почему мы имеем теперь столь упорный товарный голод. Наш теперешний товарный голод — это итог тех положительных изменений в строении крестьянского бюджета, которые принесла с собой Октябрьская революция”. Слабый ход хлебозаготовок, по мнению Е.Преображенского, также был связан с уменьшением обязательных платежей: „Крестьянство теперь, ввиду уменьшения принудительных продаж, обладает значительно большей, чем до войны, свободой в выборе сроков и условий в распоряжении своими излишками, большей свободой хозяйственного расчёта вообще. Это относится не только к зажиточной части крестьянства, которая всегда располагала известной свободой хозяйственного расчёта, но ещё больше к основной массе деревни”. По этой причине увеличилось потребление в деревне продуктов питания, что также влияло на ослабление продажи продовольственных культур.

Таким образом, согласно Е.Преображенскому, и срыв хлебозаготовительного плана, и товарный голод объяснялись уменьшением нажима на крестьянство в результате Октябрьской революции, в отсутствие которого крестьянам надо было предоставить достаточное количество промышленных изделий, чтобы стимулировать продажу продуктов сельского хозяйства и ликвидировать товарный голод. Следовательно, необходимо было форсировать развитие промышленности. Е.Преображенский писал: „Надо признать: 1) намеченное расширение промышленности недостаточным; 2) ассигновки по бюджету на промышленность недостаточными и, я бы сказал, даже прямо позорно малыми для социалистического государства; 3) финансовый план обновления основного капитала и особенно финансовый план новых построек заводов недостаточными и отставшими от темпа развития всего народного хозяйства”. Средства на развитие промышленности он предлагал взять из других секторов экономики, т. е. прежде всего из сельского хозяйства, подчеркнув, что необходимо „усиление накопления в нашей промышленности за счёт всего хозяйства страны”.

Безусловно, индустриализация страны являлась центральной задачей. Однако из этого не следует, что объяснение экономических трудностей 1925 г., данное Е.Преображенским, как и предлагаемые им методы избавления от них, было правильным. Прежде всего, недостаточно обоснованным являлся исходный пункт теории диспропорции — сам факт опережающего роста товарной массы сельского хозяйства. Она оценивалась на основе в высшей степени условных расчётов. Например, товарная масса хлеба определялась как разница между валовым сбором и потребностями деревни на продовольственные и хозяйственные нужды. Но и уменьшаемое и вычитаемое не могли быть определены достаточно точно. Валовой сбор оценивался на основе показаний сравнительно немногочисленной сети низовых работников статистических органов и добровольных корреспондентов-крестьян, которые затем распространялись на всю страну. Нормы внутридеревенского потребления, особенно на хозяйственные нужды, также не были устойчивы и зависели от рыночных условий. Но если даже удавалось с какой-то степенью точности вычислить объём потенциальных товарных излишков, то заранее нельзя было установить, в какой мере они поступят на рынок, особенно когда речь шла о зерне, которое могло долго храниться. Один из ведущих экономистов того времени, заведующий Конъюнктурным институтом Н.Кондратьев (основоположник теории экономических циклов, известных как «Циклы Кондратьева». Теоретически обосновал «новую экономическую политику» в СССР. 17 сентября 1938 г. расстрелян), критикуя теорию диспропорции, заметил, что она находится в явном противоречии с фактами недостаточного предложения сельскохозяйственной продукции, роста цен на неё, срыва заготовительных планов.

Он обратил также внимание на то, что эта теория не даёт правильного объяснения и товарному голоду на промышленные изделия, потому что игнорирует наличие спроса на них со стороны города. Промышленная продукция технического назначения в основном потреблялась городом — промышленностью, транспортом и другими отраслями, а поступающие на рынок товары широкого потребления примерно поровну распределялись между городом и деревней. По оценкам, приведённым Н.Кондратьевым, деревня потребляла менее 30% всей промышленной продукции.

Товарный голод был связан, в первую очередь, с ростом городского спроса, опережающим темпы выпуска товаров широкого потребления, а это опережение, в свою очередь, с обширной программой капитальных работ и стремительным восстановлением тяжёлой промышленности.

Приведём данные об изменении индекса физического объёма производства тяжёлой и лёгкой промышленности во втором полугодии 1925 г. (база — среднемесячное производство за 1923/24 г. – 100), взятые из журнала „Экономический бюллетень Конъюнктурного института” (1926, N98, 10):

[Индекс: тяжёлая промышленность — рост на 20%, лёгкая — на 47.8% — МИБ]

Такой характер хозяйственного строительства приводил к тому, что в деревню поступало относительно мало промтоваров. Они росли в цене быстрее, чем повышались цены на сельскохозяйственную продукцию. „Ножницы цен” являлись стимулом к увеличению внутридеревенского потребления и роста натуральных запасов. [крестьянин не желал участвовать в неэквивалентном обмене, не шёл на рынок. — МИБ]

Рост тяжёлой промышленности и капитального строительства шёл на основе щедрого кредитования, которое в значительной степени осуществлялось за счёт увеличения денежной массы. Количество денег в обращении с 1 июня по 1 декабря 1925 г. увеличилось на 63%. Считая главной причиной хозяйственных трудностей курс на форсированное развитие тяжёлой промышленности и капитального строительства, превышающее реальные возможности и основанное на кредитной экспансии, Кондратьев делал такой вывод: „Далеко не всякий более быстрый рост индустрии желателен, так как далеко не всякий рост её объективно возможен без нарушения равновесия всего народного хозяйства, без расстройства рынка и валюты, без отчуждения города и деревни… Лишь тот более быстрый темп развития промышленности представляется целесообразным и возможным, который достаточно близко отвечает реальному накоплению, доступному для обращения его теми или иными путями (политикой цен, налоговой политикой, экспортной и импортной политикой и т. д.) на нужды развёртывания индустрии. Всякая попытка перешагнуть эти объективные границы, искусственно форсировать рост индустрии поведёт неизбежно, путём ли инфляционного процесса или иным, к разрыву индустрии и сельского хозяйства и в конечном счёте к острому потрясению самой промышленности. Это с очевидностью вытекает из теории процесса расширенного воспроизводства в сельском хозяйстве и индустрии, если они связаны”.

Подобные взгляды высказывал и другой крупный экономист, начальник валютного управления Наркомата финансов Л.Юровский (расстрелян 17 сентября 1938 г. – прим. ред.). Он резко критиковал предложенный Преображенским метод преодоления товарного голода путём форсирования промышленного производства: „Недостатком этого предложения является его полная неосуществимость. Оно игнорирует самое существенное из условий, вызывающих наши хозяйственные затруднения. А именно, оно забывает о том, что мы обязаны нашими затруднениями недостатку реальных ресурсов и что как раз форсирование развития хозяйства при наличии такого недостатка ведёт не к сокращению, а к усилению бестоварья. Может казаться, что при использовании предлагаемого метода успешная ликвидация товарного голода виднеется в конечной перспективе, но это видение носит характер только миража, и к этому миражу действительных подступов нет”.

В противоположность этому предложению Юровский выдвигал систему мероприятий, призванных обеспечить плавное бескризисное развитие страны. Он писал, что все „хозяйственные планы должны быть ориентированы в сторону восстановления соответствия между реальными ресурсами страны и намеченными программами. Применительно к уже существовавшим предприятиям это требование означало первоочередное расширение работы предприятий, поставлявших готовые изделия на рынок”. План нового строительства, по мнению Юровского, следовало сократить, учитывая, „во-первых, что всякие капитальные затраты вызывают новый спрос на готовые изделия, между тем как они расширяют производство новых изделий только через более или менее продолжительный срок, и, во-вторых, что строить можно только в меру наличия реальных ресурсов, пригодных для строительства”. Сократить предлагалось и общий план кредитования и эмиссии для ликвидации инфляции.

Взгляды, развитые Кондратьевым и Юровским, были поддержаны коллегией Наркомата финансов. Другую позицию занимали руководители ВСНХ и Госплана. Считая первопричиной всех бед недостаточное развитие промышленности, они отрицали перекредитование промышленности и в январе-феврале 1926 г. настаивали на дальнейшей кредитной экспансии. Исходя из теории диспропорции, руководители ВСНХ выступали за форсирование индустриализации. Заместитель председателя ВСНХ Эм.Квиринг заявил на II Всесоюзном съезде строителей: „Диспропорция в развитии сельского хозяйства и промышленности имеется сейчас налицо, и наиболее ярким её выражением является товарный голод. Здоровый рост хозяйства всей страны требует ещё большего роста промышленности для полного удовлетворения этих потребностей, и товарный голод, выражающийся в громадном росте розничных цен на промышленные товары, предъявляет нам требование максимального развёртывания нашей промышленности и тем самым развёртывания капитальных затрат таким темпом, чтобы в возможно краткий срок изжить эту диспропорцию и полностью удовлетворить спрос населения на промышленные товары”.

В феврале ВСНХ пришлось пересмотреть планы развёртывания промышленности и капитального строительства, так как выявилась их нереальность, но принципиальные разногласия с Наркоматом финансов сохранились. Эти разногласия полностью раскрылись в проходившей в феврале полемике между органом ВСНХ „Торгово-промышленной газетой” (ТПГ) и органом НКФ „Финансовой газетой” (ФГ), в ходе которой каждая сторона опубликовала несколько редакционных статей с изложением своих взглядов и критикой оппонентов, принимавшей порой чрезвычайно резкие формы. Например, ТПГ в редакционной статье назвала критику в её адрес в одной из заметок ФГ „бульварной распущенностью”, в ответ на что ФГ охарактеризовала эту статью как „озлобленную статейку”. ТПГ отстаивала и развивала взгляды, изложенные Квирингом в цитированной выше речи и критиковала линию ФГ на ограничение капитальных работ, которую та проводила в соответствии с принятым в начале февраля постановлением коллегии НКФ. Отвечая ТПГ, „Финансовая газета” 23 февраля в статье „Индустриализация на почве твёрдой валюты” утверждала: „На что мы обращали внимание и что ускользает из поля зрения «Торгово-промышленной газеты» и руководителей нашей промышленности — это необходимость определённой пропорции между развитием промышленности и реальным накоплением средств в народном хозяйстве. Проще говоря, мы исходим не из того, что нужно, а из того, что можно”.

Открытая резкая полемика между ВСНХ и Наркоматом финансов прекратилась после выступления А.Рыкова, в котором он поддерживал позицию Наркомата финансов: „Отличительной чертой настоящего хозяйственного года является форсированный рост платёжеспособного спроса, далеко превосходивший предложение товаров, и попытки вызвать такое развитие производительных сил страны, которое выходило за пределы реальных возможностей… Мы оказались в положении человека, который при заработке в 100 руб. в месяц собирался израсходовать, а частью уже израсходовал 150 рублей”.

Но не все руководители страны были согласны с такой позицией. Многие продолжали придерживаться теории диспропорции и среди них Сталин. Эти разногласия проявились в период подготовки апрельского (1926 г.) Пленума ЦК, на котором обсуждалось хозяйственное положение страны. По докладу Рыкова пленум принял резолюцию, представлявшую собой компромисс между различными точками зрения. Наряду с утверждением об исторически сложившейся диспропорции в развитии промышленности и сельского хозяйства в ней подробно говорилось о неудачах в плановом руководстве хозяйством и давалось, по существу, то же объяснение хозяйственным трудностям, которое развивали в своих статьях Кондратьев и Юровский.

В ходе дискуссии о причинах хозяйственных затруднений были высказаны ценные мысли о том, каким должно быть плановое руководство, чтобы вновь не возникли кризисные явления. Прежде всего была подчёркнута необходимость предусматривать резервы уже на стадии составления планов. Особое внимание этому уделял нарком финансов Г.Сокольников (26 июля 1936 г. арестован по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра», 21 мая 1939 г. убит в тюрьме – прим. ред.), который неоднократно заявлял в 1925 г.: „Планировать — это значит располагать резервами”. Эта мысль нашла своё отражение и в резолюции апрельского Пленума ЦК, в которой указывалось на необходимость „образования в руках государства достаточных резервов как одного из необходимых условий осуществления планового руководства хозяйственной жизнью страны”. Призыв к накоплению резервов подразумевал отказ от установления чрезмерно напряжённых производственных заданий.

Такой подход находился в полном согласии с известными мыслями Ленина, высказанными ещё в 1921 г. Глубоко проанализировав причины неудач периода военного коммунизма, он писал председателю Госплана Г.Кржижановскому: „Главная ошибка всех нас была до сих пор, что мы рассчитывали на лучшее и от этого впадали в бюрократические утопии. Реализовывалась из наших планов ничтожная доля. Над планами смеялась жизнь, смеялись все. Надо это в корне переделать. Рассчитать на худшее”. Опыт 1925 г. показал, что принятие напряжённых планов, пусть даже хорошо сбалансированных на бумаге, чревато угрозой хозяйственных потрясений. И не только из-за возможности возникновения каких-то непредсказуемых явлений, но и потому, что такие планы рассчитаны лишь на идеальных исполнителей.

В этой связи принципиально важным представляется другой сделанный тогда вывод, который заключался в необходимости изменения самого подхода к выполнению плана. Предлагалось, чтобы планы носили гибкий характер, корректировались по мере проверки жизнью степени их реальности, своевременно приспосабливались к меняющимся рыночным условиям. Анализируя причины неудач принятых летом 1925 г. планов, А.Рыков говорил: „Я уже показал на примере хлебного рынка, как плохо мы до сих пор справляемся с его организацией. Это происходит не только потому, что наши планы часто расходятся с действительностью, но и потому, что в условиях рыночных отношений самое осуществление планового руководства и плановой организации означает уменье маневрировать на рынке, быстро отзываться на колебания и изменения в рыночных отношениях и т. п.” Единомышленник Рыкова, заместитель председателя СНК РСФСР А.Лежава (расстрелян 8.10.1937 – прим. ред.) обращал особое внимание на важность крайне осторожного подхода в деле регулирования рынка. Он писал спустя три недели после выступления Рыкова: „Мы далеко ещё не научились торговать, а потому из бюрократического наркомата не можем вмешиваться в текущую оперативную работу торговых предприятий без риска напутать и дезорганизовать аппарат. Не изучив ещё как должно нэповского рынка и торговой механики, мы часто с книжными, ещё азбучными истинами начинаем действовать”. Лежава призывал учиться правильному подходу к регулированию рынка у Ленина, приводя его слова: „Не путаться без нужды в ногах у нэпа”.

Однако большинство руководства партии не разделяло этой позиции. Господствующей являлась концепция, согласно которой при социализме рынка не будет, его заменит плановое распределение. Так, ведущий партийный теоретик Н.Бухарин писал в 1925 г.: „В конце концов развитие рыночных отношений уничтожает самое себя, и сам рынок рано или поздно отомрёт, ибо всё заменится государственно-кооперативным распределением производимых продуктов”. Отсюда делался вывод, что в переходный период должно происходить постепенное вытеснение стихии рынка плановым началом. На практике в деятельности регулирующих органов наблюдалось сильное стремление ускорить этот процесс, максимально сократить период вытеснения рынка. Различные точки зрения на причины хозяйственных трудностей и методы планового руководства обусловили противоречивый характер развития страны в период восстановления равновесия в экономике с лета 1926 г. до весны 1927 г.

Вверх

ВОССТАНОВЛЕНИЕ ХОЗЯЙСТВЕННОГО РАВНОВЕСИЯ И СОЗРЕВАНИЕ ПРЕДПОСЫЛОК НОВОГО КРИЗИСА

[Важно познакомиться, как большевики, с одной стороны, нуждались в экономической стихии. Напомню, после революции в России царил экономический вакуум, и даже экономический разбой НЭПа в этих условиях был всё же выходом и прогрессом, способствовал заполнению вакуума.

С другой стороны, стихия захлёстывает нарождающееся государство. Гражданское вооружённое столкновение переходит в гражданскую экономическую войну. Капитал умело выбирает позиции и атакует социализм. Большевики неумело и вразнобой отбиваются, но ни в тактике, ни в стратегии контрнаступления у них нет ни опыта, ни единогласия. Они чувствуют, что социальная почва уходит из-под их ног, но ничего, кроме проверенных методов военного коммунизма, противопоставить натиску капитала не могут.

Тем не менее, экономика медленно, с охами и вздохами, оправляется от послевоенной разрухи. Вырастает вопрос: не пора ли ликвидировать НЭП, эту палку в колёсах социализма? Лидером в идее ликвидации НЭПа, в теоретическом разрешении сложившейся ситуации, выдвигается один из секретарей Политбюро Сталин. Он начинает теснить Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Троцкого. Экономическая политика большевиков из состояния разброда и шатания в решении проблем НЭПа переходит к простому направлению — эту головную боль нужно ликвидировать. Сталин при этом испытывает ожесточённое сопротивление соратников (он ещё не первое лицо в государстве), и только железная логика позволяет ему отстаивать свой курс в коридорах молодой власти. — МИБ.]

Благодаря целенаправленной политике государства по устранению последствий плановых просчётов с лета 1926 г. началось восстановление хозяйственного равновесия. Стал ослабевать товарный голод, снижаться общий уровень оптовых и розничных цен, в первую очередь сельскохозяйственных. Потребности страны в хлебопродуктах были удовлетворены за счёт плановых и внеплановых заготовок. Плановые хлебозаготовки за сельскохозяйственный год (с 1 июля 1925 г. по 1 июля 1926 г.) охватили около 70% товарного хлеба и составили 517 млн. пудов зерновых и 68 млн. пудов маслосемян. Пересмотренный годовой план был выполнен на 97%. Полностью был выполнен пересмотренный план промышленного производства.

План на 1926/27 г. разрабатывался летом 1926 г. в совершенно другой обстановке, чем год назад. Уже не было всеобщего планового ажиотажа. Были сделаны выводы из прошлогодних просчётов в Госплане СССР. В докладе Комиссии по контрольным цифрам, утверждённом Президиумом Госплана 18 августа 1926 г., говорилось: „Когда в процессе работы намечалось несколько вариантов, Комиссия, учитывая опыт прошлого года, предпочитала тот из них, который — если не окажется оптимальным — намечает движение от минимума к оптимуму, а не обратно, — от максимума к оптимуму. Процесс свёртывания слишком тяжёл, чтобы можно было рисковать повторить обстановку работы текущего года”. В соответствии с окончанием восстановительного процесса контрольные цифры предусматривали более скромные темпы роста экономики, чем были достигнуты в 1925/26 г. Так, намечался рост промышленности на 15,8%, в том числе тяжёлой промышленности на 19,7% и лёгкой — на 12,3%. Эти цифры представляли собой компромисс между требованиями ВСНХ и позицией Наркомата финансов. Различались и их оценки возможного объёма капиталовложений. Президиум ВСНХ намечал объём капиталовложений в размере 910 млн. руб., в то время как коллегия Наркомата финансов считала возможным направить в промышленность не более 750 млн. руб.

Здесь уместно заметить, что принятая в августе Президиумом ВСНХ цифра ранее вызывала резкие возражения Ф.Дзержинского. Если в начале 1926 г. он был убеждённым сторонником форсирования индустриализации, то к концу жизни под влиянием опыта преодоления хозяйственных трудностей пришёл к выводу о необходимости более осторожного темпа развития промышленности, приспособленного к возможностям страны. 19 июля Дзержинский выступил на заседании Президиума ВСНХ при рассмотрении контрольных цифр промышленности на 1926/27 г., подготовленных специальной комиссией. Он указал, что предлагаемый объём капиталовложений превышает возможности страны и может привести к усилению товарного голода. Восстановление рыночного равновесия он считал важнейшей задачей, без решения которой, по его мнению, было невозможно успешное развитие экономики. Поэтому он выступил против намеченного большого разрыва в темпах роста производства средств производства (24%) и предметов потребления (12-13%). По предложению Дзержинского Президиум ВСНХ принял тогда решение разработать второй, пониженный вариант контрольных цифр, которым впредь до окончательного утверждения плана на 1926/27 г. должны были руководствоваться предприятия в их подготовительной работе к будущему году. Но на другой день после этого заседания Президиума ВСНХ Дзержинский скоропостижно скончался. Вместо него председателем ВСНХ был назначен В.Куйбышев, человек значительно менее компетентный, который не обладал свойственным его предшественнику видением всего народного хозяйства как единого целого. Он придерживался узковедомственной позиции, мало заботясь о тех последствиях, которые могут иметь для страны чрезмерные темпы индустриализации.

Групповое фото в день 50-летия Сталина (Орджоникидзе, Ворошилов, Куйбышев, Сталин, Калинин)

Контрольные цифры народного хозяйства, подготовленные Госпланом, не были приняты правительством. СНК СССР в конце концов стал на точку зрения ВСНХ и утвердил в октябре размер капиталовложений в промышленности, равный 900 млн. руб. Тем не менее темпы роста экономики были приняты значительно более реальные, чем в 1925 г., а капитальное строительство в первом полугодии 1926/27 г. развивалось весьма слабо. Реальные производственные планы сочетались с осторожной кредитно-денежной политикой. В первом полугодии 1926/27 г. учётно-ссудные операции банков возросли значительно меньше, чем вклады и текущие счета, а количество денег в обращении практически не увеличилось. Благодаря такой политике платёжеспособный спрос в этот период повышался медленно как в городе, так и в деревне. Число рабочих в первом полугодии увеличилось всего на 3,1%, а их средняя месячная номинальная зарплата — на 4% по сравнению с предыдущим полугодием. Из-за снижения заготовительных цен и повышения сельскохозяйственного налога медленно росла также покупательная способность сельского населения. С другой стороны, в этот период сравнительно успешно развивалась промышленность, особенно в I квартале, за который выпуск продукции крупной промышленности увеличился на 15% по сравнению с IV кварталом 1925/26 г., в том числе предметов широкого потребления на 23%. Успешно развивались в первом полугодии 1926/27 сельскохозяйственного года и плановые хлебозаготовки благодаря повторному хорошему урожаю 1926 г. и смягчению товарного голода на промтовары. В июле-декабре 1926 г. плановые хлебозаготовки были на 37,5% больше, чем в соответствующий период 1925 г.

Полугодие с начала осени 1926 г. до весны 1927 г. было последним периодом относительно нормального спроса перед многолетней эпохой товарного голода. Начался рост товарных запасов в торговле и промышленности, покупатели стали требовательнее относиться к ассортименту и качеству продукции, создались предпосылки для повышения качества работы промышленности и торговли. Все эти благоприятные изменения явились следствием претворения в жизнь той части резолюции апрельского (1926 г.) Пленума ЦК, в которой делались выводы из неудач 1925 г.

Однако одновременно с этим принимались такие меры, которые грозили нарушить равновесие в народном хозяйстве. Прежде всего начался процесс резкого перераспределения государственных средств в пользу промышленности. Это ясно видно из данных о бюджетных расходах на промышленность и сельское хозяйство и их платежах в бюджет. В 1925/26 г. сальдо в пользу промышленности составляло 73,9 млн. руб., а в 1926/27 г. уже 311,9 млн. руб. Обратная динамика наблюдалась во взаимоотношениях бюджета с сельским хозяйством. На сельское хозяйство было израсходовано из бюджета в 1925/26 г. 282,8 млн. руб., а в 1926/27 г. — 298,1 млн. руб. В те же годы поступление сельскохозяйственного налога в бюджет составляло соответственно 251,8 и 357,9 млн. руб. Таким образом, сальдо поменяло знак: в 1925/26 г. в пользу сельского хозяйства (31 млн. руб.), в 1926/27 г. в пользу бюджета (59,8 млн. руб). В том же направлении действовало изменение структуры импорта. При резком увеличении в 1926/27 г. ввоза товаров промышленного потребления уменьшился ввоз товаров для нужд сельского хозяйства, например импорт сельскохозяйственных машин сократился по сравнению с 1925/26 г. вдвое. В определённой мере такие структурные сдвиги были необходимы для проведения индустриализации, но важно было не превзойти эту меру.

Другим показателем ухудшения отношения к сельскому хозяйству явилось снижение заготовительных цен на некоторые сырьевые культуры в первой половине 1926 г. Идея такого.снижения состояла в том, чтобы снизить цены на товары лёгкой промышленности, в структуре себестоимости которых заметное место занимало сельскохозяйственное сырьё, и одновременно повысить рентабельность экспорта этих культур. Так, в сезон 1925/26 г. заготовительные цены на лён были в среднем снижены на 27,1% против действовавших лимитных цен в предыдущий сезон, несмотря на протесты Наркомата земледелия и Правительства РСФСР. Заметно были снижены и заготовительные цены на маслосемена и пеньку. Особенно наглядно ухудшение конъюнктуры сырьевых культур проявлялось при сравнении заготовительных цен в районах их товарного производства с ценами на промтовары и конкурирующие зерновые культуры. Крестьянские индексы цен, которые разрабатывал Конъюнктурный институт, показывают, что на протяжении 1926 г. в льноводческом районе самым невыгодным было производство льна, в свекловичном районе — сахарной свёклы, в картофелеводческом районе — картофеля. В результате уменьшилась товарность и сократились посевные площади технических культур. Например, товарность льна уменьшилась с 62,8% валового сбора в 1925/26 г. до 55,4% в 1926/27 г., а посевная площадь подо льном сократилась в целом по стране на 1,7%, а в районах товарного производства даже на 15-20%. Ещё сильнее сократилась посевная площадь под подсолнечником — на 16,4%, а в целом посевные площади под техническими культурами уменьшились в 1926 г. на 7,1%. В конце концов политика низких заготовительных сырьевых цен, задуманная в интересах промышленности, ударила по ней самой, породив значительные трудности с обеспечением предприятий сырьём.

Ухудшилась конъюнктура сельскохозяйственного производства в целом. Цены на промтовары, покупаемые крестьянами, росли быстрее, чем цены, по которым они реализовывали свою продукцию. Это не только замедляло рост товарности сельского хозяйства, но и сдерживало накопления в крестьянских хозяйствах, тормозило их развитие. Сокращение государственной помощи сельскому хозяйству в сочетании с углубляющимся раствором „ножниц цен” особенно сильно ударяло по основной массе бедняцко-середняцких хозяйств. Зажиточные хозяйства и в этих условиях могли бы развиваться на основе собственных накоплений, тем более, что себестоимость производства в крупных хозяйствах была существенно ниже (благодаря более высокой урожайности) и поэтому „ножницы цен” не так сильно на них действовали. Однако отношение государства к этим хозяйствам с весны 1926 г. стало явно ухудшаться.

Прежде всего это ухудшение проявилось в новом положении о сельскохозяйственном налоге на 1926/27 г., принятом в конце апреля. Зажиточные крестьяне должны были уплачивать 20-21% облагаемого дохода вместо 12% в 1925/26 г. Интересно, что по первоначальному проекту Наркомата финансов, который обсуждался на заседаниях СНК СССР 9 и 16 февраля, прогрессию предусматривалось увеличить значительно слабее — до 14-15%, и даже это увеличение вызвало критику со стороны Наркомата земледелия, который указывал в докладной записке в финансово-бюджетную секцию Госплана: „Большое усиление прогрессии, несомненно, будет препятствовать развитию товарных хозяйств, без чего наш экспорт не получит прочной основы. В президиуме Госплана предложенное НКФ увеличение прогрессии вызвало большие споры и было одобрено большинством всего в один голос. На заседаниях СНК в феврале никто не предлагал увеличить прогрессию больше, чем предусматривалось в проекте НКФ. На необходимость такого увеличения было впервые указано на заседании СНК 23 марта, а окончательно степень усиления прогрессии была установлена лишь в апреле после пленума ЦК. Увеличение прогрессии стимулировало семейные разделы крупных крестьянских хозяйств и затрудняло их развитие даже в том случае, если оно шло за счег повышения культуры производства. Ухудшение отношения к зажиточным крестьянам проявилось и в том, что были отменены отчисления от сельскохозяйственного налога в фонд премирования тех крестьян, которые, по советам агрономов и зоотехников, применяли в своих хозяйствах различные нововведения.

Другой, не менее важной мерой по ограничению роста зажиточных хозяйств явилось запрещение продажи им сложных сельскохозяйственных машин, в первую очередь тракторов. Впервые на необходимость такого запрета было указано в постановлении Оргбюро ЦК от 29 марта 1926 г. о состоянии и работе Кубанской окружной парторганизации. В ней говорилось: „Констатировать совершенно недопустимое явление в деле распределения тракторов в Кубанском округе и в особенности по тракторному займу, результатом чего явилось то, что значительная часть тракторов попала в распоряжение единоличников”. Подписка на тракторный заём была проведена осенью 1925 г. и имела целью прежде всего стимулировать продажу сельскохозяйственной продукции и растянуть спрос на промышленную продукцию в условиях товарного голода. При подписке брали задаток, равный 25% стоимости. Наиболее распространённый трактор „Фордзон” стоил около двух тысяч рублей и внести в качестве задатка 500 рублей могли только достаточно зажиточные крестьяне. Например, по данным крестьянских бюджетов на Северном Кавказе (одном из самых богатых районов СССР), в хозяйствах различных посевных групп по состоянию на 1 апреля 1926 г. имелся следующий остаток денег: 0,1-2 десятин — 22,76 руб.; 2,1-4 десятин — 22,89 руб.; 4,1-6 десятин — 26,53 руб.; 6,1-8 десятин — 36,89 руб.; 8,1-10 десятин — 24,6 руб.; 10,1-16 десятин — 55,78 руб.; больше 16 десятин — 102,95 руб. Неудивительно, что, по данным тех же бюджетов, только хозяйства, имеющие более 16 десятин, тратили в течение 1925/26 г. значительные суммы на сельскохозяйственный инвентарь. Так, хозяйства, относящиеся к посевной группе, имеющей 10-16 десятин, израсходовали на приобретение инвентаря в среднем 28,54 руб., а имеющие более 16 десятин — 115,84 руб.

Фордзон выпуска 1929 года

Всего по тракторному займу на Кубани подписались на 144 трактора, из которых весной 138 должны были поступить единоличникам и только 8 — коллективам. Фактически, как сообщала Кубанская тракторная комиссия, большая часть тракторов, которые продавались единоличникам, находилась не в руках отдельных хозяев, а в объединениях (2-3 хозяйства), не оформленных уставами и довольно часто состоящих из родственников. Всего на 1 июля 1926 г. на Кубани из 702 тракторов 169 числились за единоличниками. Тяга хлеборобов к трактору в условиях экстенсивного зернового хозяйства на сравнительно больших площадях пашни была вполне естественна. Он приносил значительный доход его владельцу, например при молотьбе в среднем 1400 руб. за сезон. По отдельным данным, урожай зерновых на земле, вспаханной трактором, был на 50% выше, чем при конной обработке, благодаря своевременной и более глубокой вспашке.

Оргбюро ЦК считало недопустимой продажу тракторов единоличникам, так как они за плату обрабатывали землю другим крестьянам. Ответственный инструктор ЦК Эр.Квиринг, который обследовал Кубанскую парторганизацию и делал на заседании Оргбюро 29 марта содоклад, писал в „Правде” 1 июня 1926 г.: „Для рационального использования трактора требуется площадь около 150 десятин, которая встречается в отдельном хозяйстве редко. Поэтому, когда трактор попадает в руки индивидуального хозяйства, он служит в качестве наиболее мощного орудия эксплуатации окружающего крестьянства”.

Этот подход прямо противоречил проводившейся до весны 1926 г. линии, смысл которой хорошо выразил на страницах той же „Правды” родной брат цитировавшегося выше автора, член ЦК Эм.Квиринг: „Современный лёгкий трактор весьма подходит для единоличного крупного крестьянского хозяйства. Мы считаем, что будет совсем неплохо, если тракторами обзаведутся кулацкие хозяйства. Они, конечно, будут трактором работать за плату и для бедноты и тем самым её эксплуатировать. Пугать нас по этому поводу кулацкой опасностью необоснованно, ибо эксплуатация бедняка трактором ничем не отличается от эксплуатации за пользование лошадьми в форме отработок и т. д., принявшей довольно широкие размеры”. К последним словам Эм.Квиринга можно добавить, что как раз на Северном Кавказе плата за пользование трактором была на 8-10% меньше, чем за пользование лошадью. Доход, который приносил владельцу трактор, создавался не за счёт ухудшения материального положения других крестьян, а вследствие роста сельскохозяйственного производства в результате эффективного применения трактора. Так, на Северном Кавказе трактор с утра до обеда косил, с обеда до вечера молотил то, что накосил, ночью молол то, что обработал за день.

Конечно, наиболее желательной формой пользования трактором была кооперативная. Возможность приобрести трактор являлась одним из самых лучших стимулов к производственному кооперированию, к созданию машинных товариществ. Именно вокруг трактора и другой сложной сельскохозяйственной техники могли образовываться экономически жизнеспособные и стойкие колхозы. Но дело в том, что все трактора, которые предполагалось импортировать и произвести в стране в 1925/26 г., нельзя было продать кооперативным объединениям из бедняков и середняков. Например, машинное товарищество на Северном Кавказе в 1925 г. в среднем состояло из 15 членов и не могло за свой счёт приобрести трактор, если в его составе не было зажиточных хозяев, а государство не предоставляло достаточных кредитов. Кредиты по трактороснабжению на 1925/26 г. были утверждены в размере 10,5 млн. руб., из которых 6,5 млн. руб. — долгосрочный и 4 млн. руб. — краткосрочный кредит (до первого урожая), а только импортировать предполагалось тракторов на 18 млн. руб. Поэтому торгующие организации вынуждены были продавать трактора зажиточным крестьянам, в большинстве случаев объединяющимся в малочисленные товарищества из родственников или друзей. Выступления против этой практики, в конце концов приведшие к запрету продажи тракторов единоличникам и „лжекооперативам”, тормозили рост производительных сил деревни.

Отрицательное значение такого запрета усугублялось политикой перераспределения государственных средств в пользу промышленности, которая проводилась с 1926 г. Размер кредитов на трактороснабжение, и так недостаточный, был в 1926/27 г. уменьшен ещё на одну четверть. Отсюда неизбежно вытекало сокращение импорта тракторов. Их поступление сократилось примерно с 12,4 тыс. в 1925/26 г. до 5,0 тыс. в 1926/27 г. Такая политика особенно болезненно сказалась в районах экстенсивного зернового хозяйства, где ощущалась острая нехватка рабочего скота, погибшего во время гражданской войны и голода, и трактора были необходимы для восстановления довоенного уровня посевных площадей. Например, на Северном Кавказе число рабочих лошадей составляло в 1927 г. 69,9% от 1913 г. и соответственно посевные площади под зерновыми — 70,3%.

В то же время стал ещё жёстче проводиться примитивно понятый классовый принцип в сельскохозяйственной кооперации. В соответствии с ним ограничивалось предоставление кредитов зажиточным хозяйствам. А они нуждались в таких кредитах для осуществления крупных производственных затрат, например приобретения сложных сельскохозяйственных машин. На отказ в предоставлении кредитов эти хозяйства отреагировали естественным образом — перестали вкладывать свои временно свободные средства в кооперацию. В результате сельскохозяйственная кооперация лишилась материальной основы своего самостоятельного существования — средств своих членов. Она превращалась в распределителя государственных кредитов, т. е. шёл процесс огосударствления кооперации. Подчёркивая важность привлечения крепких середняков в кооперацию, нарком земледелия А.Смирнов писал: „Излечить целый ряд кооперативных болезней без привлечения более культурно хозяйствующего, более крепкого, но трудового крестьянского хозяйства — невозможно”.

Дальнейшее ухудшение отношения к зажиточным крестьянам продемонстрировала кампания по выборам в сельсоветы, проходившая в I квартале 1927 г. В соответствии с решениями июльского (1926 г.) Пленума ЦК в ходе её было значительно увеличено число лиц, лишённых избирательных прав. „Лишенцами” стали многие зажиточные крестьяне, добившиеся роста производства и материального благополучия за счёт культурного ведения хозяйства, использования сложных сельскохозяйственных машин, племенного скота и других прогрессивных нововведений. Их лишали избирательных прав за то, что они прибегали к найму рабочей силы (хотя напряжённо трудились и сами) или сдавали за плату другим крестьянам технику, племенной скот. Это рассматривалось как получение нетрудового дохода. С теоретической точки зрения такой подход имел определённые основания, но при тогдашней экономике единоличных хозяйств подобные взаимоотношения между крестьянами были неизбежны. И наказывать за это крестьян-передовиков можно было только заранее смирившись с неизбежными отрицательными последствиями такого шага, ставящего дополнительный барьер развитию сельского хозяйства. Подводя итоги перевыборной кампании, М.Калинин писал: „Самое главное в этом лишении — это то, что мы лишили избирательных прав наиболее активные элементы середняков”.

Особенно сильно были затронуты эти элементы в районах экстенсивного сельского хозяйства, где хозяйства с большими посевными площадями не могли обойтись без найма рабочей силы или использования сложных сельскохозяйственных машин. Например, на Северном Кавказе были лишены избирательных прав 5,4% избирателей против 1,5% в предыдущую кампанию, в Сибири — 2,9% против 0,5%, в Крыму — 7,8% против 1,6%. На Северном Кавказе в число „лишенцев” попал лучший хлебороб края П.Моисеенко. В конце 1925 г. он победил на краевом конкурсе на лучшее крестьянское хозяйство, в котором приняли участие 5 тыс. крестьян-культурников. В январе 1926 г. на краевом земельном съезде секретарь Северо-Кавказского крайкома партии Б.Позерн вручил ему Почётную грамоту, дававшую право на освобождение от всех налогов на год. „Правда”, сообщая о чествовании Моисеенко, писала, что он „создал образцовое трудовое хозяйство”. Действительно, его результаты впечатляют. Например, в 1925 г. урожайность кукурузы в его хозяйстве была 34 ц/га, ячменя — 29 ц/га, что более чем вдвое превышало средние цифры по Северному Кавказу в тот год и выше современной урожайности. Этих результатов он добился благодаря тому, что соблюдал требования сельскохозяйственной науки, регулярно читал специальную литературу, постоянно советовался с агрономом, являлся членом восьми кооперативов по сбыту и переработке различных видов продукции.

Одновременно с Моисеенко были лишены избирательных прав и многие другие крестьяне-передовики. Они обращались с многочисленными и обоснованными жалобами в центральные органы, и некоторые были восстановлены в избирательных правах, в том числе и Моисеенко. Однако в сознании многих зажиточных середняков уже стала укрепляться мысль о том, что не следует дальше развивать своё хозяйство. Об этом свидетельствовали, в частности, письма крестьян и сообщения с мест, которые публиковались весной 1927 г. в газете „Беднота”. Такая реакция на перевыборную кампанию вполне естественна. Ведь лишение избирательных прав было связано не только с зачислением в „кулаки” со всеми вытекающими отсюда моральными тяготами, но и задевало непосредственные материальные интересы. Так, 1 апреля 1927 г. Центральный кооперативный совет принял решение исключать лишённых избирательных прав из потребительской кооперации. А это означало, что они не могли покупать в кооперативе дефицитные товары, которые отпускались только его членам. Эти товары им приходилось искать в частной торговле, где цены были значительно выше.

Ограничение возможностей роста крестьянских хозяйств выше среднего уровня влияло и на поведение основной массы крестьян. Такие меры ориентировали их не на накопление, а на потребление. Показательно, что с этого времени середняки стали увеличивать свои расходы на самогон, с большим размахом отмечать праздники, устраивать свадьбы. У них стал ослабевать стимул к накоплению средств для приобретения сельскохозяйственных машин и осуществлению других крупных производственных вложений. Отсюда и весьма незначительный рост крестьянских вкладов в кредитную кооперацию и сберкассы.

Параллельно ухудшению отношения к зажиточным крестьянам усиливался административный нажим на частную торговлю и промышленность. В начале нэпа Ленин неоднократно говорил о том, что государственные и кооперативные организации должны вытеснить частников, победив их в экономическом соревновании. В первые годы нэпа в экономической политике исходили из того, что привлечение частного капитала полезно и оправдано. Но с весны 1926 г. от этого начали отходить.

Прежде всего начался нажим на частную торговлю, связанный с товарным голодом. Промышленность резко сократила отпуск частным лицам дефицитных товаров, так как они в первую очередь поставлялись кооперации. Чтобы приобрести товары, розничные торговцы использовали различные обходные пути. Например, нанимали безработных, которые часами стояли в очередях у государственных и кооперативных магазинов и покупали для частников дефицитные товары, а те затем перепродавали их по завышенным ценам. Регулирующие органы пытались упорядочить частный рынок. Так, в Москве в декабре 1925 г. была проведена „торговая интервенция” — частные торговцы в плановом порядке получили 40 вагонов мануфактуры с условием продавать её с наценкой не более 30%. В результате розничные цены на мануфактуру упали более чем на 20%. Но этот успех был кратковременным. Уже в январе 1926 г. цены снова стали расти, потому что вместо 40 вагонов торговцам было продано 25 вагонов мануфактуры; такого количества было недостаточно для рентабельной нагрузки, и частники лишались коммерческой заинтересованности в добровольном выполнении принятых на себя обязательств. Розничные торговцы Москвы выражали желание перейти на плановое снабжение дефицитными товарами и соглашались даже торговать с наценкой меньше 30% при непременном условии устойчивости снабжения, его достаточности для рентабельности работы и соответствия по ассортименту рыночному спросу. Но выполнить эти условия при недостатке товаров было весьма трудно.

И тогда председатель ВСНХ СССР Ф.Дзержинский привлёк органы ОГПУ, которые также находились в его подчинении. 28 марта 1926 г. он направил записку начальнику экономического управления ОГПУ А.Прокофьеву (расстрелян 2 июня 1939 г. – прим. ред.), в которой констатировал: „На почве товарного голода нэп особенно в Москве принял характер ничем не прикрытой, для всех бросающейся в глаза спекуляции, обогащения и наглости. Этот дух спекуляции уже перебросился и в государственные, и кооперативные учреждения и втягивает в себя всё большее количество лиц, вплоть до коммунистов”. Дзержинский обращал внимание на то, что государство не может компенсировать рост цен соответствующим повышением зарплаты (так как велась борьба с инфляционными тенденциями), и это самым негативным образом влияет на настроения рабочих. С целью положить конец всем этим явлениям он намечал целую систему мер против нэпманов, в том числе конфискацию имущества и выселение из квартир, высылку с семьями из крупных городов и ссылку в отдалённые районы и лагеря. В тот же день Дзержинский написал на эту же тему записку председателю Всесоюзного текстильного синдиката Ф.Килевицу (расстрелян 26 ноября 1937 г. – прим. ред.), в которой признавал, что спекуляция будет продолжаться, пока сохраняется товарный голод, и для борьбы с нею необходимы административные меры. „Я думаю, надо пару тысяч спекулянтов отправить в Туруханск и Соловки”. В начале апреля Политбюро одобрило предложение Дзержинского, и эти меры стали проводиться в жизнь.

Затем была поставлена задача ликвидировать частный капитал в хлебозаготовках. Так как частные хлебозаготовители были тесно связаны с частными мельницами, то апрельский (1926 г.) Пленум ЦК признал необходимым при организации хлебозаготовительной кампании 1926/27 г. „решительное сокращение числа товарных мельниц, находящихся в аренде у частных лиц, с передачей их, хотя бы с целью консервации или кооперации, или местным мельничным трестам, или Хлебопродукту”. К январю 1927 г. было изъято из частной аренды около 270 наиболее крупных мельниц с производительностью, достигавшей 75 млн. пудов в год. Кроме того, были пересмотрены на более жёстких условиях договора на аренду мельниц, оставшихся не изъятыми.

С самого начала хлебозаготовительной кампании было применено, и притом во всё усиливающейся степени, регулирование хлебных перевозок на транспорте, приведшее к почти полному прекращению межрайонных хлебных операций частников и резкому сокращению частных хлебозаготовок. Это уменьшало доход крестьян и сокращало товарность их хозяйств.

С середины 1926 г. в руководящих органах страны стала укрепляться мысль о целесообразности ускорения процесса вытеснения частного капитала не только из хлебозаготовок, но и в целом из торговли и промышленности. По мнению её приверженцев, дальнейшее широкое использование частного капитала стало несовместимым с задачами социалистического строительства. С полной откровенностью эта позиция излагалась в газете „Торговые известия” — органе Наркомата торговли. Так, 7 октября 1926 г. газета прямо писала об опасности того, что снабжение отдельных районов продовольствием и отдельных отраслей государственной промышленности сырьём будет находиться в руках частников. В этом случае, по её мнению, будет возможна „стачка аккумулированного частного капитала”, которая „может поставить под угрозу рост производительных сил”. Как может возникнуть такая стачка, газета не разъясняла, но указывала, что „не может социалистическая промышленность жить да поживать в пустом пространстве, наполненном ядовитыми газами пресловутой частной инициативы”. В другой статье подчёркивалось: „Не следует забывать, что торговля — не самоцель, что она является фактором производным и служебным, что её прямая задача — вносить в процесс обмена элементы обобществления, укрепляя этим позицию социалистического производства”.

В соответствии с этой концепцией были приняты такие меры, как сокращение отпуска товаров частной торговле и сырья частной промышленности, снижение кредитов, повышение налогового обложения, введение квартирного налога, т. е. значительное повышение квартплаты для владельцев торговых и промышленных предприятий. В результате, по данным патентной статистики, число частных торговых предприятий уменьшилось в первом полугодии 1926/27 г. по сравнению с предыдущим полугодием на 18,2%, причём особенно быстро свёртывалась частная торговая сеть в деревне. А кооперативная торговля не успевала компенсировать это сокращение. Резко упало производство частной цензовой промышленности, особенно производство предметов широкого потребления, которое сократилось в первом полугодии 1926/27 г. на 26,9% по сравнению с предыдущим полугодием. Параллельно шёл процесс ухудшения условий работы кустарно-ремесленной промышленности, игравшей значительную роль в производстве товаров широкого потребления. Так, на её долю приходилось 80% обувного производства, 65% производства одежды, 62% пищевкусовой продукции, 56% кожевенной. Эта промышленность в основном обслуживала деревню: 80% её продукции потреблялось крестьянским населением. Кустарно-ремесленная промышленность являлась конкурентом госпромышленности, особенно в заготовках сельскохозяйственного сырья. Например, на кожевенном рынке частники, которые снабжали кустарей сырьём, снимали до 50% крестьянского предложения, платя на 20-30% выше государственных заготовительных цен. В ухудшении условий её работы фактически проявлялось стремление госпромышленности, поддержанное государственными органами регулирования, ослабить своего конкурента. Сбыт продукции кустарно-ремесленной промышленности шёл в основном через частную торговлю, и меры против неё ударяли и по кустарям.

В целом вся политика регулирующих органов, проводившаяся с лета 1926 г. против частного капитала, создавала опасность нарушения связей между городом и деревней. Государство и кооперация были не в состоянии полностью заменить частников, у них не было для этого достаточно средств и квалифицированных кадров. Иначе говоря, административные меры были экономически не оправданными и диктовались, в первую очередь, упрощёнными идеологическими соображениями в сочетании с низким уровнем экономической компетентности.

Ограничение роста частного сектора в экономике сопровождалось ухудшением отношения к непролетарским слоям в сфере политики и идеологии. Инициатором этого был Сталин. 15 марта 1926 г. на заседании Оргбюро ЦК он резко осудил избирательную инструкцию ВЦИК, которая расширила по сравнению с Конституцией круг лиц, пользующихся избирательным правом, в частности, предоставив их мелким торговцам и крестьянам, имеющим работников. Сталин подчёркивал: „У целого ряда наших советских товарищей в последнее время страшно развилась эта готовность пойти на уступки непролетарским элементам”. По его инициативе было принято решение пересмотреть эту избирательную инструкцию.

Лежнёв приветствует пионеров (взято здесь)

Вслед за этим в начале лета был закрыт журнал беспартийной интеллигенции „Новая Россия”. Он последовательно пропагандировал идею участия в хозяйственном и культурном строительстве всех социальных групп. Наиболее полно позиция журнала была раскрыта его редактором И.Лежнёвым в статье „Нэп — национальная экономическая политика”, посвящённой пятилетию нэпа, которая была опубликована в N92 за 1926 г. — предпоследнем перед закрытием журнала: „Из двух расплавленных конусов слагается нэп — из индустриализующей воли государства и из развязанных производительных сил страны… Если бы мы были коммунистами, мы видели бы и верили бы в большее — нэп переходная форма к социализму. Но прямота фактов фатально оборачивается к нам кривизной проблем. Ведь мы только беспартийные интеллигенты. Для нас нэп расшифровывается: национальная экономическая политика. Разница оценок не мешает общности работы. Мы гребём в одну сторону, а куда приплывём — это уже будет там видно. Нужно, чтобы вся наличная в стране сумма средств и сил влилась в единый резервуар национального дохода — в этом экономическая санкция нового хозяйственного порядка, в этом залог успеха нэпа — национальной экономической политики”. Эта линия пришла в противоречие с изменившейся политикой значительной части руководства страны во главе со Сталиным, которые считали, что на наступившем этапе нэпа не все силы можно и нужно использовать для дальнейшего строительства социализма.

Закрытие „Новой России” было тесно связано с осуждением избирательной инструкции ВЦИК — оба эти факта свидетельствовали о стремлении не допустить политического и идеологического влияния тех слоёв, интересы которых, по мнению руководства страны, стали расходиться с интересами пролетариата. Фактически эти меры знаменовали поворот к более жёсткому курсу по отношению к непролетарским элементам.

Не все ответственные работники были согласны с таким поворотом. Их концепция была подвергнута резкой критике членом редколлегии „Правды” В.Карпинским в статье „Новое течение в нашей политике (к вопросу о расширении круга избирателей)”, опубликованной в двух номерах журнала „Большевик” от 15 и 30 июля 1926 г. Не называя никаких фамилий и не давая ссылок, Карпинский утверждал, что в партии есть течение, которое стремится сделать „развёрнутую демократию одним из способов дальнейшего перехода к социализму”. По его мнению, „такой взгляд исходит, в сущности, из обычного социал-демократического представления о демократии как пути к социализму”. В изложении автора сторонники этого течения так мотивировали свою позицию: „Раз Советская власть дала такие-то экономические права таким-то категориям граждан, то она должна дать им и политические права… Нельзя же в самом деле стеснять политическими ограничениями развитие производительных сил, которые мы же признаём крайне необходимым… В сущности у нас теперь нет никаких оснований отказываться от распространения избирательных прав в конечном счёте на всех граждан советских республик, соблюдающих законы страны, чтобы таким образом осуществить в нашем социальном строе наибольшую свободу, равенство, справедливость”. Карпинский считал эту позицию ошибочной и в подтверждение своей точки зрения ссылался на ленинскую работу „Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата”, написанную в 1919 г. во время гражданской войны. Здесь он применил типичный для того периода приём, когда ленинская цитата вырывалась из контекста момента написания.

Коренная ошибка „расширителей”, по мнению автора, заключалась в том, что они „совершенно неправильно” понимали соотношение между экономикой и политикой, забывая о классовой борьбе. Он утверждал, что господствующий класс может пойти на экономические уступки противному классу, но „он никогда не идёт на сколько-нибудь существенные политические, затрагивающие его господствующее положение уступки, не будучи вынужден к тому крайней необходимостью”. „Расширители”, по его мнению, переходят с „революционно-классовой марксистской позиции на меньшевистскую точку зрения”, когда предоставление политических прав новым слоям населения мотивируют тем, что этим самым слоям предоставлены экономические права.

Карпинский, который обвинял „расширителей” в упрощённом представлении о связи между экономикой и политикой, сам не видел сложной диалектики их взаимоотношений. Он не учитывал, в частности, что предоставление определённых политических прав важно и с точки зрения экономики. Так, в передовой статье журнала „Новая Россия”, №1 за 1926 г., посвящённой итогам XIV съезда партии, отмечалось: „В линии производительных сил первое место занимает человек, его инициатива, его активность. Человек, добровольно и осмысленно участвующий в трудовом коллективе, а не баран в стаде, не безличная стадно-статистическая единица. Инициатива и активность, а не безответственное рукоподымательское усердие, не законопослушное смирение. Только инициативно действующий человек есть по-настоящему производительная сила. В этом отношении оживление Советов и кооперации есть хозяйственная реформа”.

Говоря о недопустимости политических уступок, Карпинский в другом месте статьи, по существу, отрицал и необходимость экономических уступок тем слоям, которым по избирательной инструкции были предоставлены избирательные права. Он задавал риторический вопрос: „Где доказательства, что в дальнейшем социалистическом строительстве мы не можем обойтись без этих выше средних элементов?” Для него ответ был ясен: „Опасаться стеснения развития производительных сил от лишения политических прав определённых эксплуататоров можно, только безмерно преувеличивая «кулацкую опасность» и вообще роль необобществленной части средств производства, только безвольно пасуя перед нажимом мелкобуржуазной стихии”. Странно, как можно было преуменьшать роль „необобществленной части средств производства” в сельском хозяйстве, где частный сектор производил 98% продукции. С другой стороны, если „кулацкую опасность” не надо преувеличивать, то зачем тогда поднимать такой шум вокруг незначительного расширения круга избирателей?

Как бы отвечая на этот вопрос, автор подчёркивал недопустимость преуменьшения политической опасности со стороны буржуазии: „Похоже на то, что многим товарищам длительный период мирного строительства застит глаза на действительное положение Союза, внутреннее и международное. Они склонны забывать, что этот период лишь передышка, завоёванная нами в борьбе с непобеждённым ещё в международном масштабе классовым врагом. Они не думают о том, как будут вести себя все эти, вновь допущенные к участию во власти, классово-враждебные пролетариату слои в случае новых осложнений”. Именно наличие опасности со стороны буржуазных элементов служило для Карпинского оправданием грубых нападок на „расширителей”, которые, по его мнению, угрожали завоеваниям революции: „Давать политические права эксплуататорам (хотя бы пока ещё «лично участвующим» в работах своего предприятия), оставляя при этом в стороне вопрос об обеспечении диктатуры пролетариата, — значит скатываться на платформу буржуазной демократии, значит ставить насмарку все результаты нашей революции как революции социалистической”.

В.Карпинский — старый член партии, был хорошо знаком с Лениным и другими руководителями партии, прекрасно разбирался во всех оттенках мнений, существовавших в партийном руководстве. Если взять его наиболее значительные статьи за период с 1926 по 1929 г., когда в руководстве ещё сохранялось определённое разнообразие подходов, то можно подметить, что он обычно выражал точку зрения Сталина. Так было и в данном случае. Надо сказать, что генсек придавал большое значение печати, особенно в тот период, пока у него ещё не было единоличной власти. Известны его письма в адрес редакции или авторам, в которых критиковались те или иные ошибочные, на его взгляд, положения. Известны также случаи, когда он сам вызывал того или иного публициста и предлагал ему написать статью, в которой нужно было бы отразить определённые идеи и подвергнуть критике — не называя фамилии — взгляды какого-нибудь члена руководства, не согласного со Сталиным.

Наличие разногласий в руководстве проявилось в реакции на статью Карпинского. В органе ЦИК журнале „Советское строительство” за сентябрь 1926 г. была помещена статья „Закон о выборах в Советы” одного из ближайших сотрудников Калинина кандидата в члены ВЦИК Ф.Иванова, который одно время был заведующим орготделом ВЦИК, а затем секретарём совещания по вопросам советского строительства, организованного в 1925 г. при Президиуме ЦИК. В этой статье Иванов обстоятельно рассказал о сущности допущенных в избирательных инструкциях ошибок и указал на их незначительность, подчеркнув: „Нельзя же забывать и того обстоятельства, что расширение круга избирателей было произведено правильно в огромной степени”. В этой связи он резко критиковал Карпинского: „Отцом путаницы, которую мы наблюдаем вокруг вопроса об ошибках в законодательстве о выборах, является т.Карпинский”.

Далее Иванов утверждал, что никаких „расширителей” вообще не существовало: „Для большего правдоподобия, что такого рода «расширители» не являются невероятным вымыслом, т.Карпинский рассказывает «своими словами» их расширительную программу, держащую курс на буржуазную демократию, совершенно естественно забывая привести ещё одну мудрую цитату из Владимира Ильича о том, что не всегда следует верить на слово”. Видимо сомневаясь в том, что утверждению об отсутствии „расширителей” поверит читатель, достаточно осведомлённый о различных течениях в руководстве, Иванов вслед за тем касался и сути выдвинутых Карпинским обвинений. Он оспаривал утверждение о том, что изменения в экономике не должны сопровождаться изменениями в избирательном праве: „Что связь изменений круга избирателей с изменениями в нашей экономике есть — это бесспорно. Ещё бы не быть: производственные отношения меняются, меняется общественная структура, — не может не измениться и состав избирателей. Законодательство о выборах должно было это учитывать”.

Глубокое и верное замечание сделал Иванов относительно часто повторяемого Карпинским аргумента против развития демократии в стране — изолированности советского государства среди враждебного капиталистического лагеря: „Что касается особой любви т.Карпинского к международному масштабу, то мы позволим себе напомнить, что Владимир Ильич в последние годы особенно заострял наше внимание не на нём, а на построении правильных взаимоотношений с крестьянством. Мы напоминаем об этом потому, что у нас получается впечатление о забвении т.Карпинским значения союза с крестьянством для судеб страны”.

Заканчивалась статья Иванова попыткой дискредитировать весь анализ теории „расширителей”, сделанный оппонентом: „Мы видим, что значение ошибок и происхождение их было извращено т.Карпинским самым недопустимым образом. Карпинский утверждает, что «расширители» существуют, что он их видел и с ними говорил. Судя по той путанице, которую он допустил в анализе ошибок инструкций о выборах, мы склонны думать, что и здесь он что-нибудь безнадёжно путает”. Это стремление дискредитировать Карпинского, чтобы таким образом нейтрализовать влияние его статьи, было связано с тем, что подробно возражать по существу выдвинутых им обвинений, не ограничиваясь отдельными замечаниями, стало трудно после июльского Пленума ЦК, осудившего расширение круга избирателей.

Курс на ускорение процесса вытеснения частного капитала из торговли и промышленности был связан со всё шире применявшейся на практике теорией о необходимости замены рынка плановым распределением. Этой позиции придерживался прежде всего Наркомат торговли. Так, причины невыполнения принятого СТО летом 1926 г. решения о снижении цен „Торговые известия” видели не в рыночных условиях, а в том, что „торгующие организации, как кооперативные, так и государственные, проникнутые идеей «независимости», духом коммерциализации и близорукого «расчёта», уклоняются от выполнения директив правительства, конкретизированных в постановлениях и распоряжениях органов регулирования”. Из такого объяснения вытекал и метод исправления положения: „Задача сегодняшнего дня заключается в преодолении этой анархической коммерции советской торговой системы, в подчинении её плановому руководству государственной власти”. Автор статьи хорошо понимал, что подобный подход противоречит хозрасчёту предприятий в условиях нэпа, и потому заканчивал её таким утверждением: „Развитие народного хозяйства на достигнутом в данный момент этапе требует устранения сложившихся у наших хозяйственников ограниченных понятий, предрассудков уже пережитой первой эпохи нэпа и внедрения в работу советской торговой системы разумной организованности и дисциплины”. Эту задачу, по мнению газеты, лучше всего мог решить Наркомат торговли: „Охватывая рынок со всех его концов, Наркомторг больше всего приспособлен к исполнению этой колоссальной важности задачи по переработке рыночной стихии и направлению её по пути государственного планового хозяйства”.

Практические действия органов Наркомторга осуществлялись в соответствии с изложенной концепцией. Даваемые ими распоряжения часто вступали в противоречие с требованиями рынка, в особенности сельскохозяйственного. Например, низкий уровень директивных заготовительных цен на ячмень, кукурузу и подсолнух сохранялся осенью 1926 г., несмотря на резкое падение их заготовок. Местные органы Наркомторга не только устанавливали заготовительные цены, но и определяли другие условия работы заготовительных органов, превращая их в простых исполнителей. Это вело к бюрократизации заготовительных организаций, отрыву их от крестьян. Особенно неблагоприятно сказывалась мелочная опека органов регулирования на деятельности сельскохозяйственной кооперации. Они нередко давали ей убыточные задания, порой закрывали её ссыпные пункты. В регулировании сельскохозяйственного рынка явно проявлялись упрощённый подход к сложным проблемам сельскохозяйственной экономики, а также низкая квалификация работников, которые занимались этим делом. Наглядным примером может служить история, которую описал в одной из своих статей нарком земледелия А.Смирнов: „Я напомню весну 1925 г., когда в связи со слабым поступлением зерна комиссия Наркомторга выехала в Сибирь и там провела знаменитую меру — задержку расплаты с мужиком за молоко, — воображая, что потечёт зерно. Однако никакого зерна не потекло, а животноводство получило величайший удар; началось разрушение и развал сельскохозяйственной кооперации, в заготовки проник частник, а московский рынок стал испытывать величайшие перебои с маслом, причём таким же ударам подвергся и наш экспорт. Пришлось отменить эту «разумную меру»”. В этой истории хорошо виден принципиальный подход органов регулирования, характерный и для последующих лет, — не стимулировать, а принуждать.

Немногим лучше было регулирование рынка промтоваров, одной из основных форм которого было установление промышленным организациям планов завоза дефицитных промтоваров в различные экономические районы. Идея такого планирования была благая — обеспечить отдалённые районы и районы сельскохозяйственных заготовок дефицитными товарами, с тем чтобы они не оседали в крупнейших городских центрах. Поквартальные планы завоза устанавливались в основном по хлопчатобумажным и шерстяным тканям, кожевенным и металлическим товарам. Они впервые начали применяться в 1924 г., но широко стали использоваться при обострении товарного голода начиная с лета 1925 г., когда порайонные планы завоза получили своё дальнейшее продолжение на местах в виде погубернских и поуездных планов. На Украине было введено ежемесячное планирование по всем округам.

Практика планирования показала, что особых результатов в смысле дополнительного обеспечения деревни и отдалённых районов достигнуто не было. Нередко ёмкость рынка для отдельных районов преувеличивалась, а для других — преуменьшалась, возникали встречные перевозки, перепродажи дефицитных товаров. Планы завоза лишь способствовали замене коммерческих методов работы торгующих организаций административно-бюрократическим распределением. При этом синдикаты и их основные контрагенты освобождались от ответственности за рациональное размещение продукции. Неудивительно, что это им нравилось, и они возражали против полной отмены планов завоза. Особенно заметно эти недостатки административно-чиновничьего распределения проявились тогда, когда с осени 1926 г. стал ослабевать товарный голод и от торгующих организаций потребовалось большое искусство в маневрировании товарными фондами. Если ранее, при большом общем дефиците, отдельные ошибки планов завоза не могли приводить к затовариванию, то теперь такие случаи имели место.

Недостатки планов завоза были связаны и с методологической основой их составления. При их разработке метод конкретного изучения рынков подменялся чисто статистическим подходом, учитывающим крайне приблизительные и элементарные показатели. Например, Тамбовский губвнуторг так обосновывал распределение выделенной ему мануфактуры в телеграмме Всесоюзному текстильному синдикату: „Подтверждаем наше распределение мануфактуры между райсоюзами, учитывая хлебные излишки, количество населения, членов, покупательную способность”. Такие факторы, как хлебные излишки, покупательная способность, могли быть определены только весьма приблизительно. Но в своей аргументации Тамбов только копировал свой центр, логику распределения Наркомата торговли. По существу, такой чисто статистический подход, учитывающий крайне приблизительные и элементарные показатели и игнорирующий экономический анализ и изучение рыночных условий, являлся методологической основой административно-бюрократической системы управления. Показательно, что все предложения Президиума ВСНХ об отмене планов завоза, которые выдвигались на протяжении 1926 г., были отвергнуты. Большинство руководителей страны во главе со Сталиным видели в них один из путей вытеснения рынка и создания командной экономики.

Расширение сферы деятельности органов, административными мерами регулирующих работу промышленности в целом, логически вело к тому, что и внутри самой промышленности усиливалась тенденция к централизации. Сложившуюся к середине 1926 г. систему управления Ф.Дзержинский характеризовал следующим образом: „Глубоко идущее вмешательство регулирующих органов в текущую оперативно-административную работу трестов лишает их необходимой самостоятельности. В свою очередь, взаимоотношения трестов с заводами, основанные на непосредственном, централизованном оперативном управлении, связывают самодеятельность предприятий. Мелочная опека, необходимость получения санкции на каждый предпринимаемый шаг парализует инициативу и затрудняет возможность маневрирования. Предприятие заваливается требованиями самых разнообразных сведений, отчётов, статистических данных, образующих в итоге бесконечный бумажный поток, который заставляет содержать раздутые штаты и в котором тонет живое дело”. Эти недостатки в значительной мере являлись следствием слабого развития рыночных отношений внутри промышленности, которое, в свою очередь, вытекало из концепции о вытеснении рынка в государственном хозяйстве.

На бюрократических основах строилась организация материально-технического снабжения и сбыта. Снабжение и сбыт шли по цепи завод — трест — синдикат. Снабжение материалами основывалось на заявках заводов, которые были в большинстве случаев заведомо неверными, во-первых, потому что они подавались за год-полтора вперёд, а во-вторых, потому, что они, на всякий случай, завышались. В центре эти заявки урезались, но всё равно на складах заводов скапливались в больших количествах излишние материалы и одновременно не хватало нужных видов продукции. По той же схеме шло снабжение оборудованием, производитель которого был отделён от потребителя и не знал тех конкретных условий, в которых должно было работать выпускаемое оборудование. В результате последнее иной раз оказывалось негодным в силу тех или иных специфических условий данной фабрики.

В области сбыта товаров концентрация торговли в синдикатах повлекла за собой отрыв производства от рынка. „Торгово-промышленная газета” провела в ноябре 1926 г. специальное обследование на крупнейшей в СССР тверской текстильной фабрике „Пролетарская мануфактура”, которое показало, что производственник отделён „китайской” стеной от рынка. Работники фабрики вместо того, чтобы узнать мнение о своём товаре у продавца магазина, имевшего дело непосредственно с покупателями, должны были не меньше 5 месяцев ждать бумагу с изложением мнения потребителей, которая „шла” через, по крайней мере, 7 инстанций по цепи магазин — синдикат — трест — фабрика. „Но дело не только в этом запоздании, — подчёркивала газета, — но и в самой форме информации. Проходя через многоступенчатую иерархию, заявление низового работника, естественно, нивелируется, сглаживается, теряет свою конкретность, расплывается. В результате то отображение рынка, которое доходит на фабрику (пусть даже с запозданием на 5 месяцев), даёт чрезвычайно бледное представление о действительном положении… Фабрика оторвана от рынка, и эта оторванность должна неминуемо сказаться”. Особенно глубоким был этот отрыв при реализации товаров, на которые устанавливались планы завоза. В этих случаях синдикаты и их отделения из коммерческих организаций превращались фактически в распределителей товаров по указанным адресам. Уже их сотрудники теряли связь с рынком, не говоря о работниках фабрик.

Аналогичный процесс бюрократизации шёл и в системе потребительской кооперации. Громоздкая вертикальная структура по цепи Центросоюз — краевые и губернские союзы — райсоюзы с большим платным аппаратом накладывалась на низовую сеть кооперативов. Эта бюрократическая система вела не только к росту накладных расходов и, следовательно, к росту цен, но и сдерживала развитие коммерческой работы низовой кооперации, которая должна была выполнять зачастую необоснованные административные распоряжения вышестоящих звеньев. Так, анализируя состояние низовой кооперации Самарской губернии, „Торгово-промышленная газета” писала: „Целый ряд дефектов коммерческой работы непосредственно вытекает из полного неумения работать, из незнакомства с целым рядом элементарных коммерческих правил. В этом отношении особенно печально то, что со стороны своего союзного органа низовая сеть не получает никаких инструкций именно в области коммерческой работы, тогда как обильные ревизии и обследования носят исключительно формальный характер и касаются организационной и бухгалтерской стороны дела”. Такое пренебрежительное отношение к коммерческой постановке дела не должно вызывать удивления, если вспомнить о не соответствующих рыночным условиям требованиях к кооперации со стороны органов регулирования и административно-бюрократический характер взаимоотношений внутри кооперативной системы.

Недостаточные гибкость и приспосабливаемость к изменившейся рыночной конъюнктуре, характерные для промышленности и кооперации, с полной наглядностью проявились осенью 1926 г., когда на смену товарному голоду пришёл период нормального товарного спроса. Возникла ситуация, при которой дефицит одних товаров сочетался с затовариванием другими. Тут быстро выяснилось, что госпромышленность и кооперация (которая была основным товаропроводящим аппаратом), привыкшие к товарному голоду, не готовы к работе в новых условиях. Промышленность продолжала выпускать неходовые товары, кооперация плохо изучала спрос и даже товары, нужные населению, не могла довести до потребителей. Все эти недостатки являлись следствием пренебрежения законами товарного производства, проведением курса на замену рынка плановым распределением, которое фактически вырождалось в административно-бюрократическое необоснованное командование.

Ведущие экономисты того времени неоднократно указывали на опасность проведения такого курса, на недопустимость отказа от использования рынка. Так, на заседании коллегии Наркомата финансов в начале октября 1926 г., которое обсуждало вопрос о частном капитале, Б.Бажанов (совершил побег из СССР в 1928 г. – прим. ред) говорил: „Сейчас наблюдается смешение двух проблем, когда говорится о частном капитале: проблема борьбы с частным капиталистическим сектором хозяйства смешивается с проблемой методов хозяйствования на основе товарного хозяйства, рынка, денег, цен. Это смешение чрезвычайно вредно для нашей экономической политики. Очень часто, желая вести борьбу против частного капитала — выступают против рынка, против приёмов хозяйствования, базирующихся на рынке… Надо прежде всего добиться правильного понимания проблемы и не позволять демагогической ликвидации основ новой экономической политики под флагом борьбы с частным капиталом. Это одна из важнейших задач сейчас”. Но такое требование не могло быть достаточно убедительным, раз сохранялось убеждение в том, что при социализме не будет рынка. Ведь из такой теоретической концепции неизбежно вытекало, что рынок должен быть рано или поздно изжит.

Этой традиционной марксистской концепции придерживались все ведущие партийные теоретики, включая Бухарина, Зиновьева, Каменева, Троцкого. Ленин также неоднократно высказывался в подобном духе до 1923 г. Некоторые положения его статьи „О кооперации”, где он назвал государственные предприятия, работавшие на рыночные принципах, предприятиями „последовательно социалистического типа”, дают основания предполагать, что он стал менять свои взгляды по этому вопросу. Но прямо об этом он не написал, и его преемники продолжали придерживаться догмы, приспосабливая к ней практику. Они не обладали способностью Ленина развивать теорию в соответствии с требованиями жизни.

Эту задачу фактически взял на себя выдающийся экономист Л.Юровский. Понимая, что для решения насущных практических задач необходимо теоретически опровергнуть концепцию о несовместимости социализма с рынком, он посвятил её критике статью „К проблеме плана и равновесия в советской хозяйственной системе”, которая была опубликована в журнале „Вестник финансов” (1926, N912). Свои мысли Юровский противопоставлял в статье взглядам Е.Преображенского, изложенным в его книге „Новая экономика”, вышедшей в том же году. Основная идея Преображенского заключалась в том, что в советской экономике центральное место занимает борьба планового начала с товарным хозяйством, причём так называемый „закон первоначального социалистического накопления” вытесняет закон ценности (так в то время назывался закон стоимости).

Критикуя эту идею, Юровский писал: „Закон ценности действует всюду, где есть рынок и товар… Плановый порядок, на наш взгляд, мыслим в полной своей законченности и с совершенным устранением из хозяйственной системы «закона ценности». Для того, чтобы это могло быть сделано, необходимо, по-видимому, осуществление одного, но в высшей степени важного условия: отказа от свободного потребления, т. е. отказа от права потребителя выбирать продукты из ограниченного их запаса”. Юровский подчёркивал, что нарушение требований закона стоимости неизбежно ведёт к отрицательным последствиям: „Административные распоряжения становятся бесхозяйственными, если они проводятся без учёта тех ценностных соотношений, которые складываются на рынке, а рынок во всяком случае сохраняется в качестве критерия и регулятора, пока на нём реализуются все предметы потребления, ибо всякий продукт в конце концов переходит в предметы потребления и ради этого производится”.

Отсюда Юровский делал важный вывод, сформулировав положение, которое спустя много лет получило признание в социалистических странах. „Может быть, в порядке классификационном не следует говорить, что товарно-капиталистическое хозяйство есть последняя форма товарного хозяйства, а следует поставить вслед за ней (выделив в ней монополистический подвид) товарно-социалистическую форму”. Из этого положения логически вытекало следующее утверждение: „Устранение рыночных связей государственных предприятий между собой едва ли может пойти далеко в рамках товарно-социалистического хозяйства”. Развивая свою концепцию Юровский писал: „Плановое хозяйство современной советской хозяйственной системы проводится в обстановке рынка и присущих рынку закономерностей. Оно может в очень широких пределах властвовать над рынком, т. е. проводить на рынке и через рынок свои задания. Но это не значит проводить их мимо рынка, не считаясь с тем, какова будет реакция со стороны рынка и каковы будут ценностные последствия хозяйственного плана”.

Из развитого Юровским теоретического подхода вытекала необходимость внести определённые изменения в проводимую экономическую политику. Общеэкономические условия в этот период были благоприятны для их осуществления. Ликвидация товарного голода создавала объективные предпосылки для активизации рыночного механизма. Однако этого сделано не было. Слишком большое влияние приобрели те силы в руководстве страны, которые ставили своей целью создание командной экономики.

Одним из показателей их влияния явилось закрытие в конце октября „Финансовой газеты”. Эта газета последовательно и смело отстаивала необходимость учёта в экономической политике законов товарного производства и подвергалась за это резкой критике, принявшей незадолго до её закрытия открытый политический характер. Так, политические обвинения „Финансовой газете” предъявила „Торгово-промышленная газета” в ходе дискуссии о методах выполнения постановления СТО о снижении розничных цен. ФГ выступала за то, что для выполнения постановления надо воздействовать на условия ценообразования, придерживаясь, в частности, такой кредитно-денежной политики, которая ограничивает чрезмерный спрос. В этой связи она критиковала принятие новым руководством ВСНХ того сравнительно высокого размера капиталовложений, против которого выступал накануне своей кончины Дзержинский, и утверждала, что это будет мешать снижению цен. В ответной редакционной статье „Торгово-промышленная газета” обвинила ФГ в нежелании выполнять постановления правительства и в стремлении „возможно скорее пересадить в СССР методику, заключающую в себе цветочки и ягодки буржуазной экономической политики”. Такое тяжёлое обвинение объяснялось, вероятно, реакцией самого Куйбышева на упрёк ФГ в отходе от линии Дзержинского, ведь в своих публичных выступлениях в то время он заявлял о продолжении курса своего предшественника. Кроме того, особое раздражение не только Куйбышева, но и, по всей видимости, более высоких лиц вызвала такая фраза из статьи в ФГ: „Мы, финансисты, известно, скептики, ни в сон, ни в чох не веруем, подавай нам осмысленное, доказанное, проверенное опытом”.

Через несколько дней после появления в „Торгово-промышленной газете” цитированной выше редакционной статьи с аналогичными обвинениями в адрес ФГ выступили „Торговые известия”, которые вели с ней свой спор о роли частного капитала. Они заклеймили её как „голос частников, декларирующий вполне разработанную программу частного капитала в торговле”. Редакция ФГ, которую поддерживала коллегия Наркомата финансов, отвергла все эти необоснованные упрёки и продолжала защищать ту же линию. Однако дни газеты были уже сочтены, и она была закрыта под предлогом убыточности.

Её закрытие явилось не только поражением той линии, которую она защищала, но и показателем дальнейшего ограничения свободы дискуссии в печати. Это ограничение мешало находить оптимальные решения в сравнительно спокойной хозяйственной обстановке конца 1926 г. и создавало потенциальную угрозу тому, что в случае возникновения кризиса будет трудно найти правильный выход из него. Ведь, как показал опыт преодоления хозяйственных трудностей 1925/26 г., свобода обсуждения их причин и способов исправления положения является необходимым условием нахождения наилучших путей оздоровления экономики.

Вверх

ТОВАРНЫЙ ГОЛОД И КРИЗИС ХЛЕБОЗАГОТОВОК

[Основная ошибка Сталина, его смертный грех, как учили нас со школьной скамьи, — это игнорирование объективных экономических законов. В книге Ю.Голанда, которую я здесь публикую (издана в 1991г), этот упрёк постоянно фигурирует в качестве источника всех последующих неудач хрущевско-горбачёвского периода. По крайней мере, такая мысль подспудно зреет при просматривании доступной нам литературы. И не только от института Гувера из США, но и от самых что ни на есть марксистских коммунистов. Поэтому невольно задаёшься вопросом: каким экономическим законам следовало бы потрафить большевикам? Ответ не скрывается: грех большевизма в том, что он отказался от законов, формирующих полноценный капитализм, прежде всего — от закона стоимости. Достаточно было бы начать строить полноценный капитализм с развитой частной собственностью, назвав его социализмом, и СССР быстро бы встал впереди планеты всей (как ныне путинская РФ).

Короче, у меня сложилось впечатление, что как критики Сталина, так и его защитники абсолютизируют экономические законы капитализма. Посмотрите, как умело защищает необходимость следования им Юровский, и как умело защищают от Юровского отклонения от этих законов выдвижением концепции ”мобилизационной экономики”.

Однако, на мой взгляд, проблема НЭПа не объясняется "хотелками” Сталина, Бухарина или Троцкого. Не объясняется она и незнакомством Сталина с этими пресловутыми законами. Скорее его можно заподозрить в обратном, в слишком хорошем их знании вместе с знанием границ их применимости в тех или иных конкретных хозяйственных условиях.

Но чего действительно не было, чего никто не знал ни тогда, не знает и нынче, так это не было и до сих пор нет теории социализма, теории его экономической составляющей. Хотя попытки теоретического осмысления социализма, особенно в те времена, принимались недюжинные (Бухарин, его друг-враг Преображенский и прочие товарищи), но их результаты просто ныне забыты. Ныне всякий коммунист на вопрос об экономическом законе социализма не задумываясь выдаст тот или иной спектр положений, характерных для общества социального неравенства, а вовсе не для социализма. Это замечание, как мне кажется, всегда следует иметь в виду, когда автор от описания фактов переходит к их мелкобуржуазной интерпретации. — МИБ.]

Тенденция к игнорированию экономических законов проявилась в первом полугодии 1927 г. в отказе повысить заготовительные цены на зерновые культуры. И до войны, и в первые годы нэпа они весной повышались, чтобы компенсировать продавцам хлеба их дополнительные затраты по хранению и неизбежные потери. В 1927 г. твёрдо проводился курс на стабильность заготовительных цен. Он являлся звеном общей политики нажима на крепкие крестьянские хозяйства, в которых весной концентрировалась основная часть свободных излишков, т. е. запасов зерновых, за вычетом собственных потребностей и страховых фондов. По данным крестьянских бюджетов, на 1 апреля 1926 г. у 11% хозяйств концентрировалось 76% таких свободных излишков. Предполагалось, что стабильность заготовительных цен может предотвратить и рост цен на внутридеревенском рынке, т. е. облегчить беднякам, не имеющим запасов, весенние закупки хлеба у зажиточных крестьян. Имелся у авторов идеи стабильности заготовительных цен и другой замысел — приучить крестьян как можно быстрее продавать излишки хлеба, так сказать, воспитать их. Но такой метод воспитания, который противоречил требованиям экономики, не мог принести успеха.

Стабильность заготовительных цен фактически означала их снижение в реальном выражении по отношению к осеннему уровню. Как подчёркивал руководитель торговой секции Госплана СССР Н.Виноградский, для того чтобы приравнять весенние цены к осенним в реальном выражении, их надо было повысить примерно на 10%. В 1927 г. этого сделано не было и крестьяне отреагировали сокращением продажи зерна. Плановые хлебозаготовки в первом полугодии 1927 г. резко уменьшились. За январь — март было заготовлено 54,7% зерновых хлебов по сравнению с заготовками предыдущего квартала, а во II квартале темп падения даже увеличился — было заготовлено только 41,5% от заготовок I квартала. И такое снижение происходило, несмотря на ожидаемый хороший урожай. Непроданное государству зерно крестьяне потратили на корм скоту и увеличение своих запасов.

Недостаточный уровень заготовительных цен на зерновые весной 1927 г., накануне сева яровых культур, явился одним из основных факторов, определивших резкое снижение темпа роста посевных площадей под зерновыми. Его действие усиливалось тем, что перед весенним севом были повышены заготовительные цены на лён и маслосемена и введены налоговые льготы для производства технических культур. Эти меры были необходимы для обеспечения промышленности сырьём, но их сочетание с реальным снижением заготовительных цен на зерновые привело к тому, например, что посевная площадь под такой важной культурой, как яровая пшеница, увеличилась в 1927 г. всего на 0,7%, в то время как в 1926 г. на 20%.

Наряду с экономически необоснованной политикой заготовительных цен на зерновые весной 1927 г. были приняты и другие недостаточно продуманные решения, положившие начало процессу нарушения хозяйственного равновесия. Этот процесс был связан прежде всего с отходом от осторожной денежно-кредитной политики. Вопреки обычному сезонному сжатию кредита и денежного обращения во II квартале 1927 г. Госбанк предоставил новых кредитов на 310,7 млн. руб. против 30,1 млн. руб. в соответствующем квартале 1926 г., а денежная масса в обращении увеличилась на 135,8 млн. руб. против 10 млн. руб. в 1926 г. Этот рост был вызван несколькими причинами. Прежде всего, в это время выяснилось, что при составлении бюджета на 1926/27 хозяйственный год был переоценён доход от железнодорожного транспорта. Он фактически оказался меньше ожидаемого из-за изменения структуры грузов и дальности перевозок. Покрытие дефицита транспорта (около 130 млн. руб.) было произведено не столько за счёт мобилизации бюджетных ресурсов, сколько путём привлечения дополнительных кредитов.

Другой причиной явилось широкое развёртывание капитальных работ в промышленности. В первом полугодии 1926/27 г. было выполнено только 30% годового плана, и основная тяжесть этих работ легла на весну. Значение этого фактора усиливалось тем, что в феврале 1927 г. правительство приняло решение увеличить размер капиталовложений в промышленность до 948 млн. руб., а в мае эта цифра была увеличена до 972 млн. руб. Одновременно после пересмотра коллективных договоров в марте 1927 г. начался рост зарплаты работников и увеличение их численности. Потребность промышленности в денежных знаках увеличилась, а внутрипромышленное накопление уменьшилось вследствие снижения промышленных цен. В феврале 1927 г. было принято постановление СТО, которое обязывало снизить розничные цены к 1 июня на 10% по сравнению с уровнем цен на 1 января. Это постановление было в основном выполнено, причём примерно наполовину за счёт снижения отпускных цен промышленности и наполовину за счёт товаропроводящей сети. Само по себе снижение промышленных цен было необходимо как для сближения их с мировым уровнем, так и для сжатия „ножниц” между промышленными и сельскохозяйственными ценами. Но снижение цен производилось не посредством совершенствования производства и снижения себестоимости, а наиболее простым путём — за счёт прибылей промышленности и торговли, а порой и за счёт оборотных средств. По оценкам, недовыручка государственной промышленности, торговли и кооперации вследствие снижения цен измерялась в сумме около 300 млн. руб. Понятно, что такой путь снижения цен породил усиленный спрос на кредит. Сыграла свою роль в расширении кредита весной 1927 г. и кампания по контрактации посевов технических культур, на проведение которой Госбанк выдал системе сельскохозяйственного кредита в размере около 50 млн. руб.

Рост кредита и эмиссии совпал с внеэкономическим фактором — слухами о войне. Они ускорили оборот денег и ещё больше обострили напряжённость в денежно-кредитной сфере. Впервые об опасности войны заговорил публично Н.Бухарин в январе 1927 г. на Московской губернской партийной конференции. Он исходил не из каких-то конкретных фактов, указывавших на реальность этой угрозы, а из схоластических теоретических предпосылок. Его охотно поддержал на той же конференции нарком обороны К.Ворошилов. Начавшиеся после этого среди населения разговоры о близкой войне, однако, не получили широкого развития, ибо не было фактов, которые могли бы убедительно свидетельствовать о серьёзном ухудшении международного положения. В начале марта содействовал прекращению слухов о войне и Сталин, заявив, что реальной угрозы в ближайшее время нет.

В мае 1927 г. резко ухудшились отношения с Англией. 12 мая английская полиция совершила налёт на советское торгпредство в Лондоне, а в конце мая были разорваны дипломатические отношения. 7 июня в Варшаве был убит русским эмигрантом советский полпред в Польше П.Войков. Реальной угрозы войны не было, но Сталин в этот момент пришёл к выводу, что ухудшение международной обстановки можно использовать во внутриполитических целях, ибо оно даёт повод ужесточить режим в стране как по отношению к „буржуазным элементам”, так и к оппозиции в партии. В середине мая были арестованы в качестве заложников ряд потомственных аристократов, служивших в различных советских учреждениях. В начале июня в течение нескольких дней в разных городах произошли события, носящие по сути провокационный характер. Так, в Москве, на Лубянке, в доме, расположенном рядом со зданием ОГПУ, была обнаружена бомба и, как утверждалось, предотвращён сильный взрыв. В Ленинграде, вечером, в комнату, где проходило заседание семинара по историческому материализму, были брошены две бомбы, одна из которых взорвалась и ранила многих участников семинара. Под Минском сошла с рельсов дрезина, на которой ехал помощник уполномоченного ОГПУ по Белоруссии, погибший в результате этой аварии. Во всех этих действиях были обвинены английские шпионы. На следующий день после убийства Войкова решением коллегии ОГПУ без суда были расстреляны 20 человек из числа заложников. С того времени на протяжении многих лет в стране раскрывались террористические и шпионские группы, постоянно поддерживалась обстановка осаждённой крепости.

В июле 1927 г. Сталин уже прямо заявил о реальной угрозе войны. В том же месяце была проведена „неделя обороны”, в ходе которой собирались средства на цели обороны и около полумиллиона человек вступили в Осавиахим. В августе — сентябре были проведены пробные мобилизации.

В тот же период стало заметно ухудшаться отношение к беспартийным специалистам, занимавшим видное положение в хозяйственном аппарате. В июле в органе ЦК журнале „Большевик” (N913) появилась статья Г.Зиновьева „Манифест кулацкой партии”, в которой Н.Кондратьев обвинялся в пропаганде враждебных Советской власти взглядов, в защите кулачества и нэпманов. Примечательна была не сама статья одного из лидеров оппозиции, который не стеснялся в выражениях даже тогда, когда критиковал партийное руководство. Важнее было примечание от редакции, в котором выражалось согласие с политической характеристикой „кондратьевшины”, данной Зиновьевым, хотя и отрицалось наличие кулацкой партии в стране.

Международная и внутренняя напряжённость, возникшая летом, вызвала явное беспокойство среди населения. Возник ажиотажный спрос, обострился товарный голод как на продовольственные, так и на промышленные товары. Этому спросу не было противопоставлено соответствующее предложение. Наоборот, во II квартале 1927 г. валовая продукция отраслей крупной государственной промышленности, производящих предметы широкого потребления, уменьшилась на 9,2% по сравнению с предыдущим кварталом. Частично это уменьшение носило сезонный характер и было связано с отпусками рабочих, но, кроме того, значительную роль сыграла нехватка сырья для лёгкой промышленности, особенно льна. Напряжённое положение стало складываться на рынке некоторых продовольственных товаров, в частности пшеничной муки. Под влиянием слухов о войне население бросилось закупать её впрок. Показательны следующие данные о динамике запасов пшеницы и пшеничной муки у крупных торговых организаций потребляющей полосы (тыс. пудов) :

Такое падение запасов произошло несмотря на то, что подвоз пшеницы и пшеничной муки за апрель — июль 1927 г. был выше прошлогоднего — 23,8 и 19 тыс. вагонов соответственно. По расчётам ЦСУ и Наркомторга во II квартале 1927 г. население закупило впрок около 25 млн. пудов хлеба.

В следующем квартале (июль — сентябрь) процесс нарушения хозяйственного равновесия углублялся. Показателем ажиотажа на рынке может, например, служить такой такой факт. В июле в Москве и Московской губернии за 2-3 недели распродали такое количество соли, которого при нормальном спросе хватало на 2-3 месяца. В условиях ажиотажного спроса требовалось вести особенно осторожную кредитно-денежную политику. При составлении кредитного плана на квартал эмиссия была запроектирована в размере 75 млн. руб. Но удержаться в пределах такой сравнительно скромной цифры не удалось. Широкое развитие капитальных работ в промышленности, на которые нередко тратились оборотные средства, влекло за собой усиление кредитования тяжёлой промышленности, где в основном велись капитальные работы, и снятие трестами и синдикатами денег со своих расчётных счетов. А это вынуждало прибегать к дополнительной эмиссии, которая составила за квартал 208,6 млн. руб.

Рост денежной массы в обращении сопровождался сезонным уменьшением производства товаров широкого потребления. В результате такие товары, как мануфактура, посуда, кровельное железо, обувь, начали исчезать с рынка. Для того, чтобы как-то обеспечить рабочих дефицитными товарами, в Москве и Ленинграде в сентябре были испробованы формы распределения, отличные от нормальной торговли. Так, в Москве было выделено несколько магазинов, в которых товары продавались только членам рабочей кооперации при предъявлении членской книжки. Сразу же возникли перепродажи и другие нарушения. За месяц было изъято 4 тыс. книжек за передачу другим лицам (не членам кооперации) и конфисковано 2 тыс. книжек за вклеивание в них новых страниц для повторного получения дефицита. В Ленинграде на ряде крупных предприятий была организована продажа дефицитных товаров по спискам, причём с получивших товары брали расписки о том, что они не будут их перепродавать.

Параллельно с усилением дефицита промтоваров в III квартале 1927 г. обострился и недостаток некоторых продовольственных товаров — пшеничной муки, соли, сахара, подсолнечного масла. Тем не менее хлебозаготовки в начале новой заготовительной кампании шли успешно. Третий подряд урожайный год побуждал тех крестьян, у которых остались достаточные запасы от прошлогоднего урожая, продать их, чтобы освободить амбары для нового зерна. Но этот успех был достигнут за счёт сравнительно высокого для повторного урожая уровня заготовительных цен. Согласно данной в начале июля директиве правительства уровень заготовительных цен в новой кампании должен был быть примерно таким же, как и в прошедшей. Однако фактически в июле и августе заготовительные цены на хлебопродукты были выше, в частности, и потому, что качество зерна нового урожая было выше, а за лучшее качество по сравнению с базовым были установлены надбавки (бонификации). В июле и августе заготовительные цены были выше цен 1926 г. соответственно на 7,3 и 9,1%.

В начале сентября в печати и в хозяйственных органах развернулась острая дискуссия о том, надо ли снижать заготовительные цены на зерновые. Представители Наркомата торговли выступали за снижение. Они рассматривали его как необходимую меру для борьбы с инфляционными тенденциями в экономике и считали, что снижение цен не приведёт к падению хлебозаготовок, ибо, по оценке Экспертного совета ЦСУ, у крестьян остались большие запасы хлеба от урожая прошлого года, да и снижение промышленных цен, по их мнению, давало основания для снижения хлебных цен. Все эти аргументы опровергались большинством экономистов, представителями Наркоматов земледелия и финансов. Вопрос подробно рассматривался на объединённом заседании СНК РСФСР и ЭКОСО РСФСР, состоявшемся 11 сентября 1927 г. Выступивший на нём с докладом П.Попов, один из руководителей Госплана РСФСР, подчеркнул, что ЦСУ преувеличивает количество хлеба в стране, ибо если бы запасы были так велики, то хлебозаготовки шли бы успешно при менее высоких ценах. Он указал, что хлебофуражный баланс ЦСУ построен на весьма приблизительных статистических методах и находится в противоречии с реальной рыночной обстановкой. Снижение промышленных цен также не могло служить основанием для снижения хлебных цен, потому что в условиях товарного голода на промтовары крестьяне не могли их купить по сниженным ценам в кооперации, а в частной торговле цены на дефицитные товары были в 1,5-2 раза выше. В принятом постановлении СНК и ЭКОСО выступили против снижения заготовительных цен на зерновые, отметив, что оно может привести к провалу хлебозаготовок.

Тем не менее во второй половине сентября было решено начать снижение заготовительных цен. Например, в 6-й пятидневке сентября заготовительные цены на рожь уменьшились по сравнению с 6-й пятидневкой августа на 5,3%, а на пшеницу — на 6,8%. Это снижение цен оказало своё влияние на ход хлебозаготовок. Началось постоянное сокращение их уровня. Но было бы ошибкой считать, что его вызвало только снижение цен. Оно оказало психологическое воздействие на крестьян, но их реальные экономические интересы были сильнее затронуты другими факторами — прежде всего инфляцией и товарным голодом на промтовары.

А эти явления были, в свою очередь, связаны со значительным расширением капитального строительства в IV квартале 1926/27 г. Годовой план капитальных работ был увеличен до 990 млн. руб., а фактическое выполнение превысило эту цифру почти на 100 млн. руб. Эти капитальные затраты вели к нарушению равновесия в народном хозяйстве не только из-за своей величины и направленности — более 71% пошло на развитие промышленности группы „А”, но и вследствие их неэффективного использования. Обследования капитального строительства, проведённые в 1927 г., выявили целый ряд серьёзных недостатков. В технико-экономических обоснованиях расчёты велись „на глазок”, преуменьшались затраты и преувеличивался ожидаемый результат. Вместо тщательно проработанных проектов и финансовых планов чаше всего имелись только эскизные, ориентировочные наброски, приблизительные расходные сметы на данный строительный сезон, наспех проверенные и утверждённые. Отсюда неизбежно возникали переделки, были случаи несвоевременного или даже ненужного строительства, неудачного выбора места. Распыление средств по многим объектам вело к „долгострою”. Заявки на оборудование, в том числе импортное, плохо согласовывались с ходом строительства. Результатом действия всех этих факторов явилось значительное удорожание строительства. Реальная стоимость нередко в 2-3 раза превышала первоначальную смету.

Показательный пример привёл А.Рыков в докладе на XV съезде партии. В Фергане началось строительство хлопчатобумажной фабрики при следующих условиях: в 4-5 километрах от железной дороги, в 17 верстах от питьевой воды, в 14 верстах от воды для производства и в таком месте, где отсутствовали жилища для рабочих и служащих. „Как будто нарочно выбрали самое необитаемое и плохое место в нашем Союзе”, — прокомментировал Рыков эти условия под смех зала. А в результате такого выбора места один куб. метр земляных работ обходился в 14 руб. вместо 4 руб. 50 коп.

Принципиальным дефектом капитального строительства являлся общий подход к реконструкции промышленности, при котором во главу угла ставились чисто технические вопросы вне всякой связи с экономическими аспектами. Как указывалось в еженедельнике „Финансы и народное хозяйство”, „строятся новые грандиозные, по последнему слову техники, заводы, в то время как целесообразнее было бы незначительными затратами расширить и улучшить действующие заводы. Воздвигаются фабрики для выпуска имеющейся в изобилии продукции, которая с успехом и по более дешёвой цене могла бы вырабатываться кустарными предприятиями”.

В результате в капитальном строительстве сложилось положение, которое Рыков на заседании СНК 5 июля 1927 г. охарактеризовал риторическим вопросом: „Значит, строим дорого, зря и плохо?”. Увеличение капитальных затрат отнюдь не сопровождалось соответствующим ростом числа построенных объектов, готовых выпускать продукцию. Один из ведущих экономистов, член президиума Госплана В.Громан (9 марта 1931 г. приговорён к 10 годам лишения свободы, скончался 11 марта 1940 г. в Суздальском ИТЛ – прим. ред.) сформулировал в то время такой парадокс: „Чем больше объём капитальных затрат, тем меньше объём капитальных работ”.

Можно выделить две основные причины недостатков в капитальном строительстве. Первая состояла в характере финансирования. Капиталовложения предоставлялись тресту государством, и он рассматривал их как бесплатные и безвозвратные даже тогда, когда они давались не на бюджетных основаниях, а в порядке долгосрочного кредита. У хозяйственников укоренилась мысль о том, что в случае каких-либо финансовых затруднений вопрос о сроках погашения ссуды и о размерах процента может быть пересмотрен. По существу, здесь проявилась фундаментальная проблема экономики, основанной на государственной собственности, — как обеспечить действительно высокий уровень экономической ответственности за расходование государственных средств.

Другая причина дефектов капитального строительства заключалась в недостатке высококвалифицированных технических и экономических кадров, способных тщательно разработать проект строительства и организовать его реализацию. Дефицит специалистов был одним из основных препятствий росту народного хозяйства. На это обращал особое внимание председатель ВСНХ Ф.Дзержинский. Выступая в июле 1925 г. на совещании по подготовке специалистов, созванном Рыковым, он заявил, что его пугает не столько недостаток средств, бедность и огромность задач, которые стоят перед страной, сколько нехватка кадров, которые могли бы разрешить эти задачи. И действительно, степень дефицита материальных и финансовых ресурсов зависела от эффективности их использования, от того, куда они направлялись, т. е., в конечном счёте, от наличия специалистов, призванных решать все эти задачи. Нехватка специалистов была вызвана, в первую очередь, гражданской войной и эмиграцией многих из них. Например, из 121 руководящего работника 17 металлургических заводов Юга, занимавшего до революции должность директора, главного инженера, начальника цеха, 69 уехало за границу. Но дело было не только в нехватке специалистов. Важно было и отношение к их рекомендациям со стороны руководящих органов. Во втором полугодии 1927 г. всё чаще игнорировались мнения высококвалифицированных экономистов, усиливалась тенденция к пренебрежительному отношению к требованиям науки.

Новым шагом в этом направлении явилось выступление Бухарина 12 октября 1927 г. на 8-м Московском съезде профсоюзов, где он заявил, что „можно и нужно перейти к более форсированному наступлению на капиталистические элементы, в первую очередь, на кулачество”. В своих последующих речах Бухарин подробнее разъяснил свой лозунг. Он имел в виду экономическое наступление на основы сохранения кулачества, на ту почву, которая его питает, т. е. переход к коллективизации, причём на добровольной основе. Но условий для такого перехода не было.

На практике местные партийные органы восприняли бухаринский лозунг как призыв к дальнейшему ужесточению отношения к зажиточным крестьянам. В свете начавшегося падения хлебозаготовок он был, мягко говоря, несвоевремен. Отрицательные последствия этой политики выявились уже осенью. Крестьяне, лишённые весной избирательных прав, сократили посевы озимых культур. Например, в Сибири, где избирательных прав было лишено 73,5 тыс. крестьян, посевная площадь под озимыми зерновыми сократилась на 7,2%.

Дальнейшее ухудшение отношения к зажиточным крестьянам явилось одной из причин того, что во II квартале хлебозаготовительной кампании (октябрь — декабрь) заготовительные цены продолжали снижаться. Квартальный индекс заготовительных цен плановых заготовителей на зернопродукты снизился по сравнению с предыдущим кварталом на 6%. Одновременно сохранялся товарный голод на промтовары, хотя предметов широкого потребления было произведено промышленностью на 25,5% больше, чем в предыдущем квартале. Сказывалось значительное превышение платёжеспособного спроса над предложением в предыдущий период. Особенно страдало снабжение деревни, так как промышленные изделия оседали в городах. В последнем квартале 1927 г. обороты по продаже низовой кооперативной сети в городах возросли на 23,8% по сравнению с предыдущим кварталом, в то время как на селе только на 8,3%.

В этих условиях начавшееся в 3-й декаде сентября снижение хлебозаготовок стало превращаться в стремительное падение. В октябре плановые заготовки зерновых хлебов уменьшились по сравнению с сентябрём на 22,3%, а в ноябре по сравнению с октябрём на 35,3%. Такое падение хлебозаготовок вызвало естественный вопрос — а правильно ли определило летом ЦСУ крестьянские запасы от предыдущего урожая и валовой сбор текущего года? В середине ноября Экспертный совет ЦСУ вновь рассмотрел хлебофуражный баланс и подтвердил свои прежние оценки. Падение хлебозаготовок он объяснил только рыночными условиями. И лишь после окончания хлебозаготовительной кампании ЦСУ признало, что оно переоценило запасы к началу сбора нового урожая на 139 млн. пудов и новый валовой сбор на 153 млн. пудов. Просчёт в оценке запасов был связан с недооценкой расхода зерна на корм скоту в 1926/27 г., который крестьяне увеличили под влиянием рыночной конъюнктуры. Этот просчёт отражал общий недостаток статистических методов, основанных на нормах и нормативах, использующих предыдущий опыт и не способных принимать во внимание непредсказуемые изменения в поведении хозяйствующих субъектов, зарождение новых процессов.

Особенно большое распространение эти методы получили в Госплане при разработке 5-летнего плана. Многие крупные экономисты указывали на недостатки статистических методов, на то, что они имеют ограниченную область применения. Один из ведущих экономистов Госплана В.Базаров (совместно с И.И. Скворцовым-Степановым перевёл «Капитал» К. Маркса на русский язык. В 1930 г. осуждён на 5 лет тюрьмы, затем ссылка – прим. ред.) подчёркивал, что балансовый метод является очень приблизительным, грубым, и когда необходимо получить оценки поточнее, следует использовать более чувствительные инструменты анализа рыночной конъюнктуры. Он писал: „Правильно построенный индекс товарных цен представляет гораздо более чувствительный прибор для изучения рыночных соответствий и несоответствий, нежели сплошной учёт всех поступающих на рынок товаров (предполагая даже, что такой учёт мог бы производиться с обычной для хозяйственной массовой статистики степенью точности”.

Глубокий анализ методологии и практики использования балансового метода дал Н.Кондратьев. Обращая внимание на „статистический фетишизм”, который проявился в представленном Госпланом 5-летнем плане, он указывал: „Это простой и вредный самогипноз, будто статистик, часто мало что понимающий в экономике, но умеющий хорошо считать, умеющий определить темп роста любого элемента за прошлое время, разрешает поставленную проблему о перспективах интенсификации, когда он, исходя из произвольных коэффициентов, рисует эти перспективы всеми цветами цифр: абсолютных, относительных и т. д. Это простой самогипноз и фетишизм цифр не только по существу, но хотя бы ещё и по фактическому состоянию наших статистических данных”. И действительно, даже хлебофуражный баланс на год, не говоря уже о перспективном плане, нельзя было разработать с необходимой точностью, так как исходные данные для его составления были известны лишь приблизительно. В противоположность „фетишизму цифр” Кондратьев предлагал другой подход: „Разрешение проблемы, нужное для практической ориентации в будущем, лежит не в этих цифровых упражнениях, а в углублённом экономическом анализе”.

Именно такой экономический анализ не смогли сделать органы регулирования. Несмотря на падение хлебозаготовок, они продолжали свято верить в хлебофуражный баланс ЦСУ, который показывал большие запасы хлеба у крестьян, и считали, что если твёрдо вести намеченную заготовительную политику, то в конце концов зернопродукты на рынке появятся — крестьянам некуда будет деться. Не идти навстречу запросам крестьян, а навязать им свою волю — такова основная идея политики регулирования, во главу угла которой была поставлена твёрдость в заготовительных ценах. Копеечные переплаты карались штрафами, закрытием ссыпных пунктов, снятием работников. В хлебном деле, где поправки на качество наиболее легко осуществимы, практика бонификации и рефакций была извращена не только требованиями безоговорочного применения установленных шкал без малейших отступлений, но и самим построением базисных кондиций, используемых для изменения уровня цен. Заготовительные цены в сентябре были снижены повышением среднего базиса зерна, к которому делались бонификации и рефакции. Такой путь снижения заготовительных цен был совершенно не понятен крестьянам и способствовал отчуждению между ними и заготовителями. При этом регулирующие органы очень жёстко следили за тем, чтобы заготовительные цены не превышали установленного уровня и не препятствовали их снижению. Поэтому фактически в ряде районов заготовительные цены упали в последнем квартале 1927 г. ниже директивного уровня цен, ибо заготовители старались перестраховаться от обвинений в превышении цен.

Не только регламентация заготовительных цен, но и все остальные вопросы организации хлебозаготовок, как, например, дислокация ссыпной сети, установление норм накладных расходов, были предметом постоянного контроля регулирующих органов. Создалось положение, при котором заготовители оказались лишёнными всякой возможности воздействовать на рынок. Они утеряли хозяйственные связи с деревней, разучились заготовлять, побуждать крестьян увеличивать привоз зерна. Бюрократизация заготовительного аппарата усугублялась ухудшением его квалификации вследствие проводившейся политики замены государственных заготовительных органов с их опытными кадрами сельскохозяйственной кооперацией, не имевшей достаточного опыта хлебозаготовительной работы. Заготовительный аппарат превратился в безответственный механизм, автоматически проводящий в жизнь распоряжения регулирующих органов. В гипертрофии их деятельности было бы ещё полбеды, если бы они стремились учитывать в своих указаниях реальную обстановку на рынке. Но этого как раз и не было. Регулирующие органы проводили линию на „подчинение рынка плану” и не допускали возможности ошибок со своей стороны, „упорствуя самовлюблённо”, как писал об их поведении руководитель торговой секции Госплана СССР Н.Виноградский. Первоисточник отрицательных явлений в хлебозаготовках он видел в том, что „рыночные связи оказались заменёнными по преимуществу чисто административными мерами, неизбежно носящими печать усмотрения, субъективизма, элементарности и непоследовательности”.

[В этом административном подходе просвечивает принцип промышленной монополии, как организованной трудовой армии. Ни рабочий, ни мастер, ни начальник цеха или директор завода не вправе обсуждать план или вознаграждение за труд. И это для промышленности естественно. Однако, крестьянская стихия ещё обременена либерально-анархическими представлениями о свободе. Крестьянин и помыслить не может, как это — выполнять чьи-то распоряжения в обмен на обещания лучшей жизни? Практика, жизненный опыт учил и учит крестьянство обратному. НЭП не привнёс в крестьянство ожидаемой самоорганизации на основе объединения в крупные капиталистические предприятия. Большевики тоже в затруднении: что делать? Сдаться? Или ломать крестьянина через колено? — МИБ.]

Чисто административный подход преобладал и в распределении промтоваров, что усугубляло трудности с хлебозаготовками. Несмотря на планы завоза, деревню не удалось обеспечить нужными ей промышленными изделиями. Зачастую на места отправлялись неходовые товары в несообразных объёмах. Так, одно потребительское общество получило 11 тыс. чайников, другое 7500 ламповых стёкол, третье — 2 тыс. железных вёдер.

В сложившейся ситуации реально стимулировать продажу хлеба можно было расширив продажу крестьянам сельскохозяйственной техники. На 1 октября 1927 г. на складах снабженческих организаций скопились большие остатки сельскохозяйственного инвентаря. Но и в это время, несмотря на падение хлебозаготовок, сохранялся запрет на продажу сложных сельскохозяйственных машин зажиточным крестьянам. В декабре на XV съезде партии председатель СНК УССР В.Чубарь (расстрелян 26 февраля 1939 г. – прим. ред.) говорил: „За последнее время, под влиянием нареканий оппозиции, у некоторых товарищей создаётся такое впечатление: машины, которые мы вырабатываем для крестьянства, мы должны давать только беднякам и, может быть, некоторой части середняков, но определённую часть зажиточных хозяйств надо лишить права на машину. Я приведу пример, что дала бы такая политика. В этом году мы по Украине имеем план машиноснабжения на 45 млн. руб. Кредит на эти машины, т. е. возможность дать их в кредит, имеем только на 26 млн. руб. … Что же прикажете… за наличные деньги не продавать, потому что это покупают зажиточные, или дать машин только настолько, насколько хватит у нас кредита? Это была бы, по-моему, вреднейшая реакционная политика. Почему не производить сельскохозяйственных машин столько, сколько может село потреблять?”

Съезд, однако, не поддержал точку зрения Чубаря, и один из наиболее эффективных стимулов к продаже хлеба остался неиспользованным. Если к этому добавить, что и дефицитные потребительские товары не отпускались зажиточным крестьянам в кооперативе, то становится понятным, почему у них не было стимула к продаже хлеба сверх того количества, которое было необходимо для получения средств на уплату налогов и удовлетворение каких-то неотложных нужд. Причём это принуждение ослаблялось тем, что во второй половине 1927 г. крестьяне получили значительные суммы от продажи скота, технических культур и неземледельческих заработков, в частности от участия в строительных работах, интенсивный рост которых был вызван большим объёмом капитальных затрат в промышленности.

Хотя неблагоприятные рыночные условия и не стимулировали продажу зерна, но если бы осенью 1927 г. его было столько, сколько предполагалось ЦСУ, то хлебозаготовки, несомненно, шли бы успешнее. Как мы видели, ЦСУ переоценило количество хлеба в стране почти на 300 млн. пудов. Эта переоценка скрывала наметившееся снижение темпа роста зернового хозяйства. Валовой сбор зерна в крестьянских хозяйствах в 1927 г. был более чем на 300 млн. пудов меньше по сравнению с 1926 г. Это было вызвано снижением урожайности на 8,5%, что в первую очередь объяснялось погодными условиями. Но сыграло свою роль и замедление темпа роста посевных площадей под зерновыми культурами с 7,3% в 1926 г. до 1,8% в 1927 г. Оно объяснялось как неблагоприятной для зерновых рыночной конъюнктурой во время сева, так и политикой ограничения роста крепких хозяйств, которая проводилась с осени 1926 г. Дело в том, что снижение темпа роста посевных площадей было особенно заметным в районах товарного зернового хозяйства, например на Северном Кавказе прирост упал с 9,7 до 0,3%. В этих районах крупнопосевные хозяйства для увеличения посевов нуждались в сложных сельскохозяйственных машинах, которые им перестали продавать. Да и за найм рабочей силы, который также был во многих случаях необходим, их весной 1927 г. лишали избирательных прав. Кроме того, государственные органы из-за перераспределения средств в пользу промышленности не выделяли достаточных ресурсов для обеспечения зернового хозяйства средствами производства как отечественными, так и импортными. При продолжении такой политики кризис зернового хозяйства был неминуем. И вызвать его в любой момент могли неблагоприятные погодные условия. Крестьяне это чувствовали. Боязнь неурожая после трёх урожайных лет была важным фактором, побуждавшим крестьян в последнем квартале 1927 г. накапливать страховые запасы, тем более, что состояние озимых внушало опасения из-за недостаточного снежного покрова и сухой осени.

Тем не менее в целом плановые заготовки в первом полугодии хлебозаготовительной кампании (июль — декабрь), хотя и уменьшились по сравнению с 1926 г. на 26,9%, всё-таки превышали на 10% уровень 1925 г. Но тогда серьёзных продовольственных трудностей в стране не было, потому что в дополнение к централизованным заготовкам много хлеба закупали внеплановые заготовители, включая частников. В 1927 г. их деятельность была почти прекращена, и это способствовало обострению продовольственного положения.

К концу 1927 г. и в городах, и в сельской местности потребляющих районов ухудшилось продовольственное снабжение. Даже в Москве, которая обеспечивалась в первую очередь, ощущался острый дефицит, показателем которого, в частности, являлся значительно увеличившийся разрыв цен на продукты частной и кооперативной торговли. Например, пшеничная мука в частной торговле стоила в 3 раза дороже, масло и яйца — в 2 раза. Ещё хуже было продовольственное снабжение большинства городов, которые в централизованном порядке в отличие от таких крупных центров, как Москва, Ленинград, Иваново-Вознесенск, почти не обеспечивались. Например, в декабре 1927 г. в Кострому было поставлено пшеничной муки в 10 раз меньше, чем в январе 1927 г. В сельской местности потребляющих районов, где в предыдущие годы нехватка хлеба начинала ощущаться только в январе — феврале, в 1927 г. дефицит возник уже в ноябре, что привело к наплыву крестьян из этих мест в производящие районы, мешочничеству. Перебои в снабжении хлебом районов, где велись заготовки технических культур, в частности льна и хлопка, привели к их резкому падению в конце года.

Одновременно с ухудшением продовольственного положения обострялся и дефицит промышленных товаров, несмотря на рост их производства. Определённую роль здесь сыграла практика распределения промтоваров. В целях стимулирования хлебозаготовок органы регулирования направляли их в деревню, а также в крупнейшие промышленные центры. В результате в других городах обострялся дефицит таких товаров, как мануфактура, мыло, появились огромные очереди у магазинов. На заседании ЭКОСО РСФСР 24 декабря 1927 г. сообщалось, что в такой очереди на Урале задавили женщину с ребёнком, в Нижегородской губернии в очередях за мануфактурой собиралось более 700 чел. Во многих городах дефицит отпускался кооперацией только своим пайщикам, которые нередко его перепродавали. Так, около 30% товаров, проданных Харьковской рабочей кооперацией в кредит, были перепроданы пайщиками частным торговцам; членская кооперативная книжка и кредитные талоны котировались на чёрной бирже как обыкновенный товар. Эти явления вызвали острую реакцию рабочих, тем более, что в этот период отмечался 10-летний юбилей Октябрьской революции. На заседании ЭКОСО РСФСР 24 декабря заместитель наркома торговли РСФСР Чухрита говорил: „Писем мы получаем каждый день 20-30, где нас ругают в контрреволюции и безобразиях”. На рабочих собраниях и стихийных митингах рабочие требовали улучшить продовольственное положение. Представитель ВЦСПС Толстопятое указывал: „В ряде районов создалось чрезвычайно тревожное настроение”. Нужно было срочно принимать какие-то меры.

Какие же предлагались пути выхода из кризиса? Первой со своим рецептом выступила оппозиция. Ещё в августе после того, как ЦСУ опубликовало оценки хлебных запасов от прошлого урожая, согласно которым у крестьян накопилось более 700 млн. пулов, причём большая их часть у 10% хозяйств, оппозиция выдвинула идею извлечь у верхушки деревни в форме принудительного займа некоторую долю их запасов. Эта идея была развита в тезисах оппозиции к XV съезду партии, опубликованных в ноябре. Она предложила изъять у 10% крестьянских хозяйств 150-200 млн. пудов зерна, вывезти их за границу, а на валюту купить сырьё и оборудование для промышленности. Это позволило бы увеличить отечественное производство промышленных изделий, в том числе и для обеспечения деревни, что, в свою очередь, могло стимулировать хлебозаготовки.

Предложение оппозиции было подвергнуто резкой критике руководителями партии. Выступая 20 ноября на X съезде Компартии Украины, Рыков говорил: „Мы считаем совершенно недопустимым возврат к методам ”военного коммунизма” в виде принудительного изъятия хлеба из деревни. Это нанесёт величайший вред всему сельскому хозяйству, всему нашему хозяйственному строительству. Если мы в некоторых дворах принудительно изымем хлеб, то во всех остальных дворах будут ждать того же. Это на протяжении короткого времени отразится определённым образом на посевной площади и на общем росте сельского хозяйства, и мы рискуем вернуться к тому уровню сельского хозяйства, до которого оно упало 4-5 лет назад. Ведь принудительное изъятие хлеба — часть «военного коммунизма». Став на путь «военного коммунизма», мы неизбежно и в короткое время приведём рабочий класс к разрыву его союза с середняком”. Такие речи были естественны в устах Рыкова, который последовательно выступал против применения военно-коммунистических методов. Но и лидеры иного склада выступали против предложения о принудительном займе. Вот что говорил 16 декабря секретарь ЦК В.Молотов в докладе на XV съезде партии: „Предложение о «займе» — прямой срыв всей политики партии, всей политики нэпа. Поэтому тот, кто теперь предлагает нам эту политику принудительного займа, принудительного изъятия 150-200 млн. пудов хлеба хотя бы у десяти процентов крестьянских хозяйств, т. е. не только у кулацкого, но и у части середняцкого слоя деревни, то каким бы добрым желанием ни было это предложение проникнуто, — тот враг рабочих и крестьян, враг союза рабочих и крестьян (Сталин: «Правильно!»), тот ведёт линию на разрушение Советского государства”. Трудно поверить в искренность этих высказываний Сталина и его верного соратника Молотова. По тактическим соображениям им было выгодно так говорить, чтобы завершить разгром оппозиции, активные деятели которой (почти 100 чел.) были исключены из партии.

Отвергло руководство страны и принципиально другой путь выхода из кризиса, который, в частности, предлагал Юровский. Он писал: „Инфляция 1925/26 г. была преодолена пересмотром хозяйственных планов и программ и мероприятиями по сокращению размаха активных операций кредитных учреждений. Аналогичные мероприятия снова становятся необходимыми на рубеже 1928 года”. Не только беспартийные экономисты, но и некоторые видные члены партии выдвигали подобные предложения. Так, на уже упоминавшемся заседании ЭКОСО РСФСР 24 декабря представитель ВЦСПС Толстопятое говорил: „Очевидно, придётся пересмотреть нашу промышленную политику — насколько целесообразно сейчас вкладывать такие огромные средства и в Днепрострой, и в Волго-Донской канал, и в Туркестано-Сибирскую железную дорогу, не следует ли идти там менее форсированным темпом и пустить средства в ту часть, которая может дать определённый эффект с точки зрения удовлетворения теми товарами, которые являются дефицитными … Я вношу предложение заняться этими вопросами и может быть приостановить рост нашей индустриализации и часть средств пустить на другую цель”. Однако руководство страны не собиралось отказываться от амбициозных планов промышленного развития. На XV съезде партии с энтузиазмом было встречено сообщение Куйбышева о разработанных ВСНХ контрольных цифрах пятилетнего плана развития промышленности, которые намечали удвоение производства за 5 лет.

Вместе с тем определённые меры по смягчению рыночного неравновесия в последние месяцы 1927 г. принимались. Так, наряду с уже упоминавшимся увеличением производства потребительских товаров с середины ноября началось сокращение денежной массы. Как видно из выступления Рыкова на XV съезде партии, он считал, что это приведёт к оживлению хлебозаготовок. Действительно, в конце 1925 г. подобные меры в сочетании с повышением заготовительных цен на зернопродукты принесли желаемый результат. Но спустя два года сложилась другая ситуация и не только из-за того, что не были пересмотрены завышенные планы. Не менее важно, что в конце 1927 г. была иная политическая обстановка, возникла напряжённость в отношениях с крестьянством, которой не было в 1925 г.

Это явилось одной из главных причин отказа от повышения заготовительных цен на хлеб. Сталин во время своей поездки в Сибирь во второй половине января 1928 г. утверждал, что кулаки требуют повышения цен втрое, в то время как беднота и значительная часть середняков уже сдали государству хлеб по государственным ценам. В этой связи он задавал вопрос: „Можно ли допустить, чтобы государство платило втрое дороже кулакам, чем бедноте и середнякам?” И отвечал: „Стоит только поставить этот вопрос, чтобы понять всю недопустимость удовлетворения кулацких требований”. Некорректность вопросов, свойственная Сталину, позволяла ему формулировать ложные альтернативы. Никто не требовал трёхкратного повышения цен, речь могла идти о подтягивании заготовительных цен к уровню рыночных, которые были выше максимально на 40-50%. Также неверным было утверждение о том, что бедняки и середняки уже продали хлеб по государственным ценам. Фактически в начале хлебозаготовительной кампании хлеб продавали прежде всего зажиточные крестьяне, у которых оставались значительные товарные излишки от предыдущего урожая. Многие же середняки, наоборот, старались не продавать хлеб, чтобы не покупать его позднее по более высоким ценам.

Другие аргументы в пользу отказа от повышения заготовительных цен привёл Рыков 9 марта 1928 г. на пленуме Моссовета. Он указал на то, что между уровнями заготовительных цен на хлебопродукты и технические культуры должно поддерживаться определённое соответствие, чтобы не уменьшились посевы последних. „Поэтому повышение цен на хлеб связано с необходимостью повышения цен на остальную сельскохозяйственную продукцию, отсюда — неизбежное повышение зарплаты, а вместе с тем повышение цен на промышленные изделия. Взявшись повышать цены на хлеб, мы вынуждены были бы пойти на повышение в определённом размере цен по ряду других товаров и тем самым понизили бы покупательную силу рубля, ухудшив положение наименее обеспеченных слоёв населения, в бюджете которых хлеб и другие продукты занимают наибольшее место”. Из этих рассуждений следовало только, что заготовительные цены на хлеб надо было повышать гибко, прежде всего в районах товарного зернового хозяйства, где менее острой была конкуренция между зерновыми и техническими культурами в яровом клину. Что же касается опасности общего повышения розничных цен вслед за ростом заготовительных, то Рыков её преувеличивал. Дело в том, что в то время доля заготовительной цены на хлебопродукты в розничной цене, которую уплачивал покупатель, составляла меньше половины. Например, летом 1927 г. заготовительная цена на пшеницу составляла только 30,9% к реализациионной цене внутреннего рынка на пшеничную муку. Это значительно ослабляло влияние роста заготовительных цен на уровень розничных.

Повышение заготовительных цен, вероятно, привело бы к оживлению хлебозаготовок, но вряд ли сумело бы их значительно увеличить. Ведь оставались другие факторы, кроме низких цен, которые сдерживали хлебозаготовки. Нужна была целая система мер для того, чтобы выйти из кризиса хлебозаготовок и создать гарантии невозможности его повторения. В неё, в частности, должны были войти пересмотр планов промышленного развития, перераспределение государственных средств в пользу сельского хозяйства, снятие ограничений на развитие крупных крестьянских хозяйств.

Руководство страны не хотело идти на подобный поворот в политике. Поэтому был отвергнут и такой путь смягчения продовольственных трудностей, как импорт зерна. Калинин на сессии ЦИК в апреле 1928 г. так говорил об этом предложении: „Конечно, это можно было бы сделать, и в правительстве были даже лица, которые выдвигали эту меру. Но для того, чтобы при создавшихся условиях можно было регулировать рынок, нам пришлось бы закупить за границей не менее 50-70 млн. пудов хлеба, что стоило бы около 100 млн. руб. валютой”. Такую сумму „можно было бы найти лишь при сокращении других покупок, главным образом промышленного сырья. Но это сократило бы работу наших фабрик и заводов. Эта мера не оправдала бы себя, потому что задержала бы поступательный ход нашей индустриализации”.

Отказавшись осуществить поворот, призванный привести политику в соответствие с экономическими законами и реальными возможностями страны, руководство видело единственный способ выхода из кризиса — чрезвычайные административные меры по отношению к крестьянству. Нет сомнений в том, что, по крайней мере, некоторые члены Политбюро понимали, какими последствиями чреват этот шаг. Вспомним, например, цитированную выше речь Рыкова с критикой предложений оппозиции о принудительном займе. Тем не менее они пошли на такой шаг, стремясь найти хоть какой-то выход из труднейшего положения, которое сложилось к началу 1928 г. Но сама острота кризиса возникла из-за того, что он не был своевременно смягчён экономическими методами, например повышением заготовительных цен или импортом зерна.

Часть руководства не шла на принятие таких мер, не желая замедлить темпы индустриализации. Но у Сталина, на наш взгляд, были и другие мотивы. К осени 1927 г. он стремился создать обстановку, в которой стали бы возможными чрезвычайные меры по отношению к крестьянству. А для этого надо было возбудить массовое недовольство населения продовольственными трудностями. Выступая с докладом об итогах пленума ЦК в апреле 1928 г., он сравнил эти чрезвычайные меры с изъятием церковных ценностей во время голода 1921 г., когда голодающие поддержали эту кампанию. И в 1928 г., подчёркивал Сталин, партия получила возможность „связать решительную борьбу против кулацко-спекулянтских элементов деревни с борьбой за кровные интересы широких масс трудящихся”. Создание предпосылок для принятия чрезвычайных мер являлось логическим продолжением сталинской политики обострения положения в стране, которая проявилась ещё летом 1927 г. в борьбе с „вдруг” вспыхнувшей активностью террористов и шпионов, а позднее — в арестах инженеров Донбасса по обвинению во вредительстве. Напряжённость в стране нужна была Сталину для борьбы за власть, ибо его авторитет возрастал именно в ходе борьбы с врагами.

Вверх

ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ МЕРЫ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ

[Итак, НЭП не оправдал надежд на осуществление экономического скачка в целях строительства социализма. Крестьянин не желал опролетариваться в силу своего экономического, обособленного положения, а партия не желала крестьянство обуржуазивать, справедливо видя в этом неминуемую кончину своих коммунистических упований. Однако, как видим, все ресурсы для манёвра были исчерпаны. Нужно было решить: либо партия подчинит экономику "объективным экономическим законам” капитализма, либо прибегнет к диктатуре пролетариата, как средству законного беззакония, направленного против "объективных экономических законов”, которые воспроизводились НЭПом во всё больших масштабах и теснили социализм всё явственнее. — МИБ.]

Чрезвычайные меры, осуществлявшиеся в соответствии с директивами ЦК от 6 января и 13 февраля, представляли собой систему административных действий, призванных решить две основные задачи: 1) изъять у крестьян деньги, оставшиеся после уплаты налоговых платежей, и тем самым вынудить их увеличить продажу хлеба плановым заготовителям для получения средств на неотложные нужды; 2) конфисковать излишки зерна у крестьян, имевших большие запасы. Первая задача решалась выпуском займа укрепления крестьянского хозяйства и применением закона о самообложении крестьянского населения. На практике облигации займа распространялись принудительно, в первую очередь среди зажиточных крестьян. Самообложение крестьян в форме сбора средств на удовлетворение культурно-хозяйственных нужд деревни существовало давно, но с начала 1928 г. оно стало использоваться как метод принудительного изъятия денег, главным образом у зажиточных крестьян, ибо распределение самообложения между крестьянами происходило по классовому принципу.

Для решения второй задачи была использована ст. 107 Уголовного кодекса РСФСР (и аналогичная ей ст. 127 УК УССР), которая предусматривала лишение свободы сроком до трёх лет с полной или частичной конфискацией имущества за „злостное повышение цен на товары путём скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок”. Зажиточных крестьян обвиняли в спекуляции за то, что они задерживали продажу хлеба, но, по существу, это обвинение было необоснованным — ведь они не скупали, а сами производили зерно.

Директива ЦК от 13 февраля предусматривала, что ст. 107 должна применяться к тем хозяйствам, у которых товарные излишки превышали 2000 пудов. Это были действительно крупные хозяйства, но их в большинстве районов было немного, и вскоре местные партийные органы стали обращаться в ЦК с просьбой снизить для их региона эту цифру. Нередко, не дожидаясь разрешения, они применяли ст. 107 к средним хозяйствам. Восьмого марта Наркомат юстиции выпустил циркуляр, в котором указывалось, что цифра 2000 пудов, установленная для Сибири, не является обязательной для других областей и губерний и может на местах снижаться. Этот циркуляр находился в явном противоречии с директивой ЦК, в которой никаких оговорок о том, что цифра 2000 пудов относится только к Сибири, не было. Получив циркуляр, Пензенский губком запросил ЦК, согласован ли циркуляр НКЮ с ЦК. Как констатировал секретарь губкома, „ответа мы не получили”. Это было весьма многозначительное молчание. Оно свидетельствовало об обострении разногласий в руководстве. Хотя решение о чрезвычайных мерах было принято в Политбюро единогласно, некоторые его члены, в первую очередь Рыков, не хотели, чтобы они выходили за рамки, установленные директивой от 13 февраля. Отдельные ответственные работники, несогласные с чрезвычайными мерами, ушли со своих постов. Так, в середине февраля был освобождён от исполнения своих обязанностей нарком земледелия РСФСР с 1923 г. А.Смирнов, а несколько позднее оба его давних заместителя — И.Теодорович и А.Свидерский.

Но широкого несогласия в руководящих кругах с чрезвычайными мерами не было, несмотря на то, что не прошло и месяца с того дня, как XV съезд партии отверг значительно менее обременительное для крестьян предложение оппозиции о займе. Тем не менее пересмотр взглядов, по существу, не носил такого радикального характера, как это кажется на первый взгляд. Ведь большинство руководства ещё в 1926 г. встало на путь ограничения роста зажиточных крестьянских хозяйств. Бухаринский лозунг форсированного наступления на кулачество родился не на пустом месте, он сам являлся показателем вполне определённых настроений в руководстве. Да и широкий партийный актив был психологически подготовлен к чрезвычайным мерам после XV съезда партии, в резолюции которого говорилось о создавшейся возможности „более решительного наступления на кулака”.

Чрезвычайные меры и в установленных ЦК рамках были весьма жестоки. Практика же далеко выходила за эти рамки. Так, ст. 107 применялась к хозяйствам, имевшим излишки менее 500 пудов, причём зачастую конфисковывались не только хлебопродукты, но и сельскохозяйственные машины, т. е. подрывалась производственная база хозяйства. Нередки были случаи конфискации хлебных излишков без всякого судебного применения ст. 107 посредством насилия, избиений, арестов. На Украине кроме ст. 127 УК УССР для обоснования конфискаций применялся закон о наказании за неправильное хранение зерна и порчу его вредителями. Он открывал новые возможности для произвола. О том, как это делалось, свидетельствуют следующие строки из постановления Политбюро ЦК КПУ от 5 февраля 1928 г.: „Проводя твёрдо в жизнь закон о порядке хранения зерна и борьбе с вредителями, в то же время не допускать никаких извращений в проведении соответствующих мероприятий, как, например, искусственное подсыпание долгоносиков при осмотре амбаров и т. п.”.

К проведению хлебозаготовок были привлечены органы ОГПУ и милиции. На село было командировано огромное число партийных и советских работников из городов. Так, за январь — март 1928 г. было мобилизовано 3580 ответственных работников губернского и окружного масштаба и 26 тыс. уездных, районных и волостных работников. Они получили право отменять решения местных органов и разговаривали с крестьянами „грозным басом пролетарской диктатуры”, как выразился один из таких уполномоченных на Урале. Уполномоченные ходили по деревенским дворам, требуя сдачи излишков хлеба и отбирая у крестьян расписки в том, что те привезут зерно. Для того, чтобы создать внутри крестьянства опору, облегчающую проведение чрезвычайных мер, был использован приём из арсенала „военного коммунизма” — 25% конфискованного хлеба передавалось беднякам в порядке долгосрочного кредита.

Чрезвычайные меры позволили значительно увеличить плановые хлебозаготовки, особенно в I квартале 1928 г., когда было заготовлено на 75,6% больше, чем в предыдущем квартале, в том числе в январе заготовки выросли на 84,4% по сравнению с декабрём 1927 г. и в феврале на 46,4% по сравнению с январём. Однако этот успех был достигнут дорогой ценой. Резко ухудшилось отношение крестьян к Советской власти, появились антисоветские листовки, участились террористические акты против представителей власти. Зажиточные крестьяне стали отказываться от аренды земли, продавали сельскохозяйственную технику, сокращали свои посевы весной 1928 г.

Стремясь предотвратить общее сокращение посевных площадей, СНК СССР принял в конце февраля постановление о мерах по расширению яровых посевов. Для того, чтобы его выполнить, местные органы прибегли к новому витку административных мер. Так, была использована статья Земельного кодекса, которая предоставляла право судебно-земельным комиссиям отбирать землю на срок севооборота в том случае, если она беспричинно пустует. Зажиточных крестьян, имевших рабочий скот и сельскохозяйственные машины, обязывали обрабатывать землю тем малообеспеченным крестьянам, которые не имели тягловой силы. Соответствующие договоры заключались через комитеты крестьянской взаимопомощи, которые должны были гарантировать оплату за произведённую работу. Однако впоследствии эти комитеты отказались от платы, а сами бедняки не имели средств. Зажиточные крестьяне оказались обманутыми, и, когда в следующую посевную кампанию осенью их попытались снова обязать сделать ту же работу, они категорически отказались. По данным ЦСУ, в целом по всем группам хозяйств посевные площади весной не уменьшились. Однако здесь впервые проявилась та болезнь, которая в 1928 г. поразила нашу статистику, — приписки, совершавшиеся в угоду руководству, которое хочет видеть свои решения выполненными.

По мере того как всё острее проявлялись отрицательные последствия чрезвычайных мер, в руководстве начали громче звучать голоса тех, кто стремился их отменить. Первого апреля Рыков подписал письмо руководителям местных советских органов о борьбе с принудительным размещением займа укрепления крестьянского хозяйства. Проходивший с 6 по 11 апреля пленум ЦК постановил, что „по мере ликвидации затруднений в хлебозаготовках должна отпасть та часть мероприятий партии, которая имела экстраординарный характер”. Вместе с тем пленум ЦК поставил задачу выполнить годовой план хлебозаготовок, для чего требовалось заготовить в апреле — июне значительно больше, чем в соответствующий период предыдущих лет.

Это решение было явной ошибкой. К тому времени перебои в снабжении хлебом были в значительной мере изжиты благодаря заготовкам I квартала 1928 г. и острой необходимости ставить перед местными органами задачу во что бы то ни стало выполнить годовой план хлебозаготовок не было, тем более что из-за тяжёлых метеорологических условий погибла значительная часть озимых посевов, всего по СССР около 6,5 млн. га. Особенно тяжело пострадали районы товарного зернового хозяйства, Украина и Северный Кавказ. В ряде районов Украины погибло более 75% озимых посевов. Гибель озимых повышала значение страховых фондов крестьян, даже если их потеря была частично компенсирована пересевом весной. В таких условиях обещание отменить чрезвычайные меры и требование выполнить годовой план оказались несовместимы. Надо было что-то выбирать, и сталинское большинство в руководстве пренебрегло обещанием пленума ЦК. Такому выбору способствовала напряжённая внутриполитическая обстановка, которая ещё больше обострилась после опубликования 10 марта сообщения о раскрытии контрреволюционного экономического заговора в угольной промышленности. Несчастные случаи на шахтах, недостатки в их работе были объяснены кознями инженеров-вредителей. „Шахтинское дело” породило невиданный с начала нэпа всплеск „спецедства”, поиск вредителей и в других отраслях народного хозяйства.

Доставка папок с документами по "Шахтинскому делу" на процесс. Москва, 1928 г.

Нажим на крестьянство во II квартале 1928 г. ещё больше усилился, причём он распространился на основные массы крестьян, а не только на зажиточных, у которых уже в I квартале 1928 г. была изъята основная часть хлебных излишков. На это обращал особое внимание секретарь Роменского окружкома партии, который писал 16 апреля в ЦК ВКП(б) и ЦК Компартии Украины: „Апрельское заседание для нашего округа выполнять придётся лишь при условии жёсткого нажима не только на кулацкие слои, но и на все середняцкие элементы, имеющие возможные запасы, что касается товарного запаса хлеба у крестьянства, наш вывод такой, что они почти исчерпаны в округе, и выполнение апрельского плана должно проходить за счёт имеющихся крестьянских страховых запасов. Это и будет составлять особую трудность хлебозаготовок. Отсюда мы считаем необходимым подчеркнуть возможное резкое ухудшение политического настроения крестьянства, в частности его середняцкой части, а также оживление контрреволюционных элементов и их деятельности. Приступая с решительным нажимом к выполнению директивы ЦК, мы считаем необходимым осветить не только трудности этой работы, но и возможные неблагоприятные политические результаты”.

Как бы в ответ на подобные письма, указывающие на то, что хлебозаготовки должны затронуть страховые запасы, Политбюро ЦК КПУ 21 апреля приняло такое решение: „Признать, что в округах должно оставаться не более месячного запаса хлеба”. А ещё через 9 дней (30 апреля) новое постановление: „Во изменение постановления ПБ от 21 апреля считать, что в округах должен оставаться максимум двухнедельный запас хлеба. Причём в отдельных округах этот запас должен регулироваться НКТоргом в зависимости от действительных заготовок в данном округе”. Для оценки этого постановления надо иметь в виду, что минимальным страховым фондом перед сбором нового урожая считался запас, обеспечивающий удовлетворение двухмесячной продовольственной и кормовой потребности. А при плохих видах на урожаи (именно такая ситуация сложилась на Украине после гибели озимых) крестьяне стремились его значительно увеличить. Отсюда понятно, какими драконовскими методами пришлось вынуждать крестьян сдавать хлебопродукты. Органы ОГПУ по заданию партийных органов расширили репрессии против недовольных крестьян. Как формулировалось в партийных документах, был проведён ряд операций „по изъятию контрреволюционных элементов на селе”. Такими жестокими мерами в мае — июне удалось увеличить заготовки по сравнению с апрелем на 22,7 и 50% соответственно, но в целом за квартал зерновых и маслосемян было заготовлено 60 млн. пудов вместо 100 млн., которые требовались для выполнения годового плана. „Довесок” за последний квартал хлебозаготовительной кампании составил менее 10% от заготовок предыдущих трёх кварталов и никак не мог оправдать то ухудшение отношения крестьян к Советской власти, которое произошло в эти месяцы.

Это ухудшение побудило сторонников продолжения нэпа потребовать отмены чрезвычайных мер. Их требование было принято июльским Пленумом ЦК. Однако противники Сталина в Политбюро Бухарин, Рыков, Томский сделали на этом пленуме принципиальную ошибку — не поставили прямо вопрос о снятии Сталина с поста генсека. Не исключено, что было уже поздно, и большинство ЦК поддержало бы Сталина, но это было необходимо для сплочения колеблющихся членов ЦК. Тогда исход борьбы предсказать было труднее. Во всяком случае сам Сталин опасался открытого столкновения, поэтому неоднократно на протяжении 1928 г. публично отрицал наличие разногласий в Политбюро. В закулисной же борьбе Сталин без труда переиграл своих противников, тем более, что время работало на него. Дело в том, что отмена чрезвычайных мер сама по себе не могла восстановить подорванного доверия основной массы крестьян к политике партии. Требовались значительно более кардинальные шаги по возвращению к политике 1925 г., которые бы могли убедить крестьян в том, что чрезвычайные меры не повторятся. Снятие Сталина было как раз необходимо для осуществления таких действий и само по себе могло служить доказательством разрыва с политикой чрезвычайных мер.

Крестьянские хозяйства, не только зажиточные, но и середняцкие, потеряв стимулы к развитию производства, стали его свёртывать. Особенно болезненно шёл этот процесс в районах товарного зернового хозяйства. Например, на Северном Кавказе посевные площади осенью уменьшились даже по официальным данным ЦСУ на 18%, а по оценке председателя организационно-планового бюро Госплана РСФСР П.Парфёнова (автор песни «По долинам и по взгорьям», расстрелян 29 июля 1937 г. – прим. ред.) не меньше чем на 31%. Осенью 1928 г. Парфёнов подробно знакомился с положением дел на Северном Кавказе и 22 ноября, по совету Калинина, направил докладную записку в ЦК. В ней он изложил свои впечатления от пребывания на Северном Кавказе и нарисовал яркую картину развала всей сельской жизни в результате применения чрезвычайных мер.

Парфёнов сообщал о потере интереса крестьян к повышению культуры сельскохозяйственного производства после лишения избирательных прав многих крестьян-культурников в начале 1927 г. „Агрономы отмечают, что за последние два года к ним совершенно никто не обращался с вопросами производственного значения”. Те же крестьяне, которые, например, вырастили при содействии агрономов племенной скот, были в соответствии с принятым в апреле 1928 г. новым положением о сельскохозяйственном налоге обложены в индивидуальном порядке, а не по общим ставкам. Для них налог был увеличен в несколько раз. Тысячи крестьян было, по словам Парфёнова, „окулачено, а потом разорено только за то, что они завели себе машины, хороших жеребцов и племенных коров, дома покрыли железом, мыли полы и ели на тарелках”. Отсюда он делал вывод: „Как можно всерьёз требовать сейчас от мужика, чтобы он культурно вёл хозяйство, культурно обрабатывал землю, культурно ухаживал за скотом и за жильём, когда каждый грамотный (да и не только грамотный) мужик знает тысячи конкретных фактов, режущих глаза и нервы, которые утверждают его в обратном, что этим теперь заниматься весьма рискованно: запишут в кулаки, поставят вне закона, выгонят детей из школы, обложат непосильным налогом”. Изгнание детей зажиточных крестьян из школы, о котором упоминал Парфёнов, являлось следствием решения местных партийных органов принимать детей в сельские школы по классовому принципу — вначале детей бескоровных, затем однокоровных и т. д. Так как школьные здания были небольшими, для детей более обеспеченных крестьян не осталось мест. Их родители бросились продавать коров и, получив справки об их продаже, снова направились в школы, но уже было поздно. Когда же начались холода, дети бедняков, не имевшие тёплой одежды и обуви, не смогли ходить в школу. В итоге и коров распродали, и школы оказались полупустые.

В результате чрезвычайных мер даже в таком сравнительно богатом районе, как Северный Кавказ, возникли серьёзные продовольственные трудности. В крупных городах появились громадные очереди за хлебом, была введена карточная система. „В некоторых городах (Темрюк, Краснодар) в очередь за хлебом становятся почти с вечера”, — констатировал Парфёнов. Усилился поток мешочников в станицы Кубани из районов потребляющей полосы. Парфёнов отмечал, что „вокруг многих станиц расположились целые таборы беженцев”. Усиление напряжённости в деревне привело к резкому росту хулиганства и грабежей. Как писал Парфёнов, „после 5-ти часов вечера, когда стемнеет, на улицу показываться не рекомендуется, особенно приезжему человеку или человеку с портфелем, вас закидают грязью, изобьют палками, а портфель могут отнять”. Такая реакция была связана с тем, что крестьяне именно в чужих людях, особенно начальственного вида, видели виновников своих бед. Парфёнов замечал, что в ходе чрезвычайных мер пришлось заменить многих председателей станичных советов работниками, присланными из других мест, которые не имели родственных, соседских, дружеских связей с местным населением, мешавших местных работникам осуществлять репрессии.

Вся обстановка, сложившаяся в деревне в результате применения чрезвычайных мер, побуждала крестьян, в первую очередь тех, кто лучше других понимал, что происходит, покинуть село, перебраться в город. На это обращал внимание и Парфёнов: „Быть рабочим — мечта подавляющего большинства как казаков, так и иногородних”.

В то же время сами рабочие, испытывавшие в последние месяцы 1928 г. продовольственные трудности, никак не могли быть довольны создавшимся положением. На общем собрании рабочих и служащих Подольского механического завода по случаю посещения его Калининым 5 октября 1928 г. многие выступавшие ругали Советскую власть, утверждали, что при царизме жить было лучше, требовали от руководства страны срочно улучшить положение. Например, один из рабочих говорил: „Примите экстренные меры, т. Калинин, а то вам по шапке попадёт”. Попытки выступавших коммунистов защищать политику Советской власти прерывались аудиторией.

В условиях массового недовольства политикой партии те руководители, которые поняли ошибочность взятого курса, не решились открыто выступить против него. Они боялись, что открытый раскол усилит враждебные Советской власти силы и будет поставлена под угрозу руководящая роль партии в стране. Это была безусловно ошибка. Как уже говорилось, их своевременное открытое выступление (не позже чем на июльском Пленуме ЦК 1928 г.) могло бы сплотить членов партии — противников сталинского курса. А то, что таковых было немало, видно хотя бы из факта снятия многих партийных и советских работников за отказ от применения чрезвычайных мер. Лидеры „правого уклона”, вероятно, считали, что со временем, когда губительные последствия сталинского курса станут проявляться ещё отчётливее, им будет легче его победить. Но они не учли психологии большинства членов ЦК. По мере того, как обострялось недовольство народа, многие члены ЦК укреплялись в мысли о том, что во главе страны должен стоять именно такой лидер, как Сталин, способный навести порядок и удержать власть партии. Кроме того, были и такие руководители, которые поддерживали Сталина потому, что пришли к выводу — Сталина победить всё равно не удастся и выступление против него может только лишить их привилегированного положения.

Чрезвычайные меры подорвали основы механизма нэпа. Использовать их для того, чтобы преодолеть кризис хлебозаготовок, значило применить лекарство, которое обладало побочными действиями, приносящими больше вреда, чем сама болезнь.

Вверх

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Сравнение кризисов 1925 и 1927 гг. даёт возможность выделить основные противоборствовавшие тенденции. В 1925 г. преобладала тенденция к развитию страны на основе принципов нэпа. Внутриполитическая обстановка была спокойной, проводился курс на привлечение всех слоёв населения к участию в культурном и хозяйственном строительстве. Ставилась задача развития народного хозяйства при сохранении рыночного равновесия, используя законы товарного производства. Противоположная тенденция — к обострению классовой борьбы, ограничению частного сектора, замене рыночного механизма административным управлением — находилась как бы в тени. Кризис 1925 г. был вызван просчётами в планировании и являлся чисто экономическим. Руководство страны довольно быстро отреагировало на его возникновение, приняв решение о пересмотре хозяйственных планов.

[Важно не только принимать во внимание просчёты планирования, но и то, как НЭП воспользовался этими просчётами. — МИБ.]

Вместе с тем кризис оживил антинэповскую тенденцию. Её сторонники видели главную причину хозяйственных трудностей именно в курсе на развёртывание нэпа, принятом весной 1925 г. Нападки на этот курс шли как со стороны политической — требования ограничить рост частного сектора, так и с экономической — призывы форсировать индустриализацию. В краткосрочном плане эти нападки были отбиты, и из кризиса вышли экономическими методами, сохраняя верность принципам нэпа. Но со временем силам, выступавшим за отход от политики 1925 г., удалось её существенно изменить. Прежде всего начала меняться внутриполитическая обстановка, стало ухудшаться отношение к непролетарским слоям. Произошло перераспределение бюджетных средств в пользу промышленности за счёт сельского хозяйства, усилились ограничения роста частного сектора, который являлся неотъемлемой частью нэповской экономики. Чётко проявилась тенденция к замене рыночного механизма плановым распределением, которая на практике привела к бесхозяйственным административным распоряжениям. В результате действия всех этих факторов возник кризис 1927 г. В отличие от предыдущего он был уже не только экономическим, но и социально-политическим. Сами по себе экономические трудности, возникшие в середине года, можно было преодолеть на основе нэпа. Однако обострение внутриполитической обстановки помешало своевременно принять необходимые экономические меры. В результате сложилось такое положение, когда уже требовались не только экономические, но и серьёзные политические перемены, осуществить которые было значительно труднее.

[Задача автора, как я понимаю, оправдать горбачёвский НЭП и посулить, что либеральная политика в СССР приведёт на автомате к невиданному расцвету экономики. Однако, как мы убедились с первых же шагов новой либеральной политики, горбачёвский НЭП начал резко разрушать планирование, разворовывать народные ресурсы, формировать криминальную экономику с коррупцией, "откатами”, крышеванием, невыплатой зарплат и, наконец, полным развалом сначала сельского хозяйства, а затем — и промышленности. "Невидимая рука” смела экономику России в одночасье. Так что удержало от подобной участи сталинский СССР? Недостаток следования "экономическим законам” или прямой отказ от следования этим законам? Понятно, что либералам и анархистам всех мастей очень хочется "свободы” и Сталин для них — изувер. Но итоги нынешнего НЭПа показывают, что "экономические законы” либерализма не идут ни в какое сравнение с изуверствами Сталина.

Конечно, было бы хорошо, чтобы кто-то из теоретиков КПРФ рассмотрел эти параллели глубоко и профессионально, но нет в КПРФ теоретиков! — МИБ.]

Спрашивается, почему возобладала такая тенденция, которая, хотя и не была прямо направлена против нэпа, фактически подрывала его основы? Тому были и политические, и экономические причины. Кризис 1925 г. показал, что чисто экономическими методами не так-то просто направить накопления, создающиеся в частном секторе, прежде всего в сельском хозяйстве, на те цели, которые выбирает государство. Требовалось умение владеть экономическими рычагами, проводить такую экономическую политику, которая не нарушала бы рыночное равновесие, а это, в свою очередь, ставило определённые пределы темпам индустриализации. Вместе с тем снятие ограничений роста крестьянских хозяйств было неразрывно связано с расширением самодеятельности основной массы крестьян как в Советах, так и в кооперативных объединениях, [самодеятельности, направленной на реставрацию капитализма; здесь бы автору и вспомнить эти самые законы экономики, открытые Марксом для капитализма и уточнённые Лениным для России]. А это создавало политические проблемы для партийного аппарата, привыкшего командовать, а не убеждать [убеждать законы общественного развития при капитализме, надо полагать]. Все эти трудности можно было преодолеть длительной и терпеливой работой, постепенным овладением экономическими методами управления [т. е., методами, основанными на стоимости и её самовозрастании]. Вместо этого часть руководства во главе со Сталиным, не желая, да и не умея решать сложные проблемы, связанные с развитием нэпа, встала на путь отхода от него в сторону административных методов. [Проблема, которую решал Сталин — как сохранить завоевание социализма, а не как реставрировать капитализм. Автор совершено превратно видит реальные задачи, стоящие перед партией в тот период.]. Сыграла свою роль и некомпетентность этих руководителей в сложных экономических вопросах (причём сами они отнюдь не считали себя некомпетентными), и их нежелание прислушиваться к рекомендациям специалистов [т. е. учеников буржуазной профессуры.].

Кризис 1927 г. назревал и был неизбежен при продолжении такой политики. Но когда он разразился, еше можно было изменить её. Был и положительный опыт выхода из кризиса 1925 г. Не поздно было повторить его, не прибегая к чрезвычайным мерам. Снова встаёт вопрос — почему был совершён новый качественный скачок по пути отхода от нэпа? Думается, что главная причина заключалась в том, что всё руководство было виновно в создавшемся положении и психологически ему было легче сделать ещё один шаг вперёд по тому же пути, чем вернуться назад. Важное значение имело и то, что решение о чрезвычайных мерах принималось в узком кругу членов Политбюро, а не на пленуме ЦК, не говоря уже о XV съезде партии, который закончился незадолго до принятия этих мер и прошёл под знаком борьбы с требованиями оппозиции о свёртывании нэпа. Сложившийся к тому времени внутрипартийный режим делал очень трудным выбор оптимального решения.

Подводя итог, можно сказать, что использование рыночного механизма в условиях централизованной экономики требует высокой компетентности решений, принимаемых экономическими органами, и демократического механизма выбора альтернатив на всех уровнях управления. Без этих условий кризисы были неизбежны, и в конце концов они подорвали нэп. [Предлагается альтернатива: отдать власть демократам Лёне Голубкову и Марине Сергеевне, а Ивана Голубкова — в российское гетто. Нынешняя власть довела НЭП до его логического и победного конца. Так что если были какие-то спорные вопросы до горбачевщины, они нашли своё решение в нашей реальности. Поездка в социализм с НЭПом есть поездка на велосипеде, плановое и рыночное колёса которого вращаются в разные стороны. Масса трений и недовольства, минимум результата]

Что же даёт анализ кризисов 1925 и 1927 гг. для изучения современных проблем? Сейчас мы переживаем глубокий кризис, который является не только экономическим, но и социально-политическим. В этом отношении он напоминает кризис 1927 г. Если рассматривать экономические аспекты, то в современной ситуации следует выделить прежде всего обесценивание рубля. Оно связано как с кредитной инфляцией и чрезмерными бюджетными расходами, покрываемыми за счёт эмиссии, так и с падением производства. Идёт стремительный рост цен, обостряется дефицит товаров, который стимулирует „бегство от рубля”, что ускоряет его обесценивание. Устранить эти явления можно с помощью тех же методов, которые были успешно применены для выхода из кризиса 1925 г., т. е. в первую очередь сокращая бюджетные расходы и кредитование народного хозяйства, изменяя структуру внешней торговли, а также стимулируя инициативу и предприимчивость трудовых коллективов и отдельных граждан.

[Хорошая формула. Бюджетную сферу — в унитаз! Кредиты на развитие не давать! Внешняя торговля — "нефть в обмен на продовольствие”! Воров — в закон! В госдуму! В правительство! В администрацию президента!

Очень ценные рекомендации для выхода из кризиса, подобного кризису 1927 г. И чего это Сталин им не последовал? Видимо, грмотешки не хватило, не Горбачёв с двумя высшими: "садить и сажать”! Да и амбиции у Сталина Нобелевкой не ограничивались.

Дальше — такой же детский мелко-буржуазный лепет.]

Другая черта современного кризиса, заставляющая вспомнить 20-е годы, — эго нарушение нормальных экономических взаимоотношений между городом и деревней. Оно проявляется в опережающем росте цен на промышленные средства производства для сельского хозяйства по сравнению с закупочными ценами на сельскохозяйственную продукцию, а также в остром дефиците поступающих в село промышленных изделий, как потребительских, так и производственно-технического назначения. Одновременно ослаб административный нажим на колхозы и совхозы, и в результате, не имея экономических стимулов, они сократили продажу своей продукции государству. В 1990 г., несмотря на рекордный урожай, государственные закупки зерна были значительно меньше запланированной величины. Колхозы и совхозы стремились удержать его у себя, направляя на корм скоту и бартерные сделки. Зерно, которое может долго храниться, выполняет роль валютного товара, как и в 20-е годы. Эту ситуацию предвидел Рыков ещё 65 лет назад, когда шли споры о темпах коллективизации. Он говорил, что она не устраняет проблему установления нормальных экономических взаимоотношений с сельским хозяйством. Ведь колхоз, по его мысли, отличался от крестьянского хозяйства только тем, что выступал на рынке как более крупный товаропроизводитель. Для Сталина эти аргументы не были убедительны, потому что он делал ставку не на равноправные экономические отношения с деревней, а на изъятие ресурсов из неё репрессивными мерами. Грабить же село было удобнее, когда крестьяне организованы в колхозы.

При дальнейшем развитии наметившейся тенденции можно столкнуться не только с сокращением государственных закупок, но и с падением сельскохозяйственного производства. Для предотвращения этой опасности целесообразно использовать те же подходы, которые предлагались в 20-е годы. Речь идёт не только о правильных ценовых взаимоотношениях между продукцией города и деревни. Важно создать условия для эффективной производственной деятельности как жизнеспособных колхозов и совхозов, так и индивидуальных крестьянских хозяйств. Если обеспечение средствами производства или перерабатывающими мощностями требует средств и времени, то всякие организационные препятствия могут быть устранены незамедлительно.

Как и в 20-е годы, современный кризис остро проявляется в сфере обращения. Кризис 1927 г. был в немалой степени связан с предшествовавшим ему нажимом на частную торговлю, её свёртыванием, что привело к удорожанию товаропроводящего аппарата, ухудшению связей между производством и потреблением. Сейчас стали разрушаться хозяйственные связи, установленные командно-бюрократическим путём, а новые, соответствующие современным рыночным условиям, формируются медленно. Сказывается и то, что рыночная инфраструктура ещё не создана и многие руководители предприятий по привычке ждут, пока специальные органы установят им хозяйственные связи. Выход из этой ситуации — не в замораживании устаревших связей, а в ускоренном переходе к рынку, развитии посредничества, прежде всего кооперативного и частного.

Конечно, имеются существенные различия в развёртывании экономических кризисов в наши дни и в 20-е годы. Сейчас экономика отягощена огромными военными расходами, структура производства деформирована, в ней слишком мал удельный вес производства потребительских товаров. С другой стороны, в наше время имеются несравненно более благоприятные возможности для экономического сотрудничества с другими странами. В целом, если учитывать только экономические факторы, то приостановить дальнейшее ухудшение экономического положения не составляет особо большого труда. Здесь может быть использован весь арсенал средств, который применялся для выхода из кризиса в 20-е годы.

Выход из кризиса осложняют политические факторы. Но сейчас они действуют иначе, чем в 1927 г. Тогда компартия являлась монопольной политической силой и вся власть в стране принадлежала небольшой группе руководителей партии, решения которых являлись законом для всех органов управления. В силу ряда политических и идеологических соображений большинство этой группы стало проводить ошибочную политику, не желая прислушиваться к предостережениям высококвалифицированных экономистов, что и привело к глубокому кризису. Понимавшие опасность взятого курса беспартийные и коммунисты, не входящие в круг высшего руководства, были практически лишены возможности влиять на его изменение.

Сейчас ситуация существенно изменилась. Помимо компартии появились другие политические силы, которые в ряде регионов потеснили её власть. Хотя формально центр обладает полной властью над страной, фактически он её не имеет. Даже принятые на высшем уровне решения зачастую не выполняются, идёт „война законов” между республиками и центром, и различные силы стремятся действовать не принимая во внимание интересы других. Командно-бюрократическая система ослабла настолько, что не может уже обеспечить бюрократическую увязку интересов, и в то же время она ещё достаточно сильна для того, чтобы не допускать их согласования подлинно демократическим путём. Грубо говоря, она напоминает собаку на сене.

В этих условиях выход из кризиса осложнён. С одной стороны, затруднён выбор тех расходов, которые целесообразно с общественной точки зрения сократить в первую очередь. С другой — развитию рыночных методов хозяйствования препятствует стремление старых структур сохранить свою власть. В результате кризис не разрешается, а углубляется. Это порождает даже у квалифицированных специалистов пессимизм, неверие в возможность выйти из кризиса в обозримом будущем.

Показательна статья экономиста К.Кагаловского „Впереди — эпоха нестабильности”, опубликованная в „Независимой газете” 30 апреля с.г. В ней автор указывает на такие проблемы, как рост социальных ожиданий, превышающий возможности экономики, исчерпание экологических ресурсов, изношенность основных фондов в производственной и непроизводственной сферах, и делает вывод: „Мы вступили в полосу тупиковых ситуаций и неразрешимых проблем. Ибо сейчас нет решений, не ущемляющих чьи-либо интересы. Но тот, чьи интересы могут быть ущемлены… как правило, достаточно силён, чтобы не позволить этого сделать”.

Перечень наших проблем можно ещё продолжить, но почему их надо считать неразрешимыми? Аргументы в пользу этого утверждения неубедительны, ибо в любом обществе проблемы разрешаются на основе взаимного ущемления интересов путём компромиссов. Везде в конце концов люди договариваются, и трудно понять, почему наша страна должна быть исключением. [Неужели аргументы 1991 года неубедительны даже сегодня? Неужели жизнь нас так ничему и не научила, ни в чём не убедила?]. Кагаловский прав, когда он указывает, что для согласования интересов нужны демократические институты. Но никак нельзя согласиться с его утверждением: „Население в СССР не готово и не хочет принять ни настоящего рынка, ни настоящей демократии”. Не нужно смешивать неподготовленность и нежелание. Да и неподготовленность к рынку и демократии не может служить основанием для отказа от них, ведь нельзя подготовиться к ним теоретически, не испытав на практике.

Развитее страны в последние годы показывает, что, несмотря на все трудности процесс демократизации продолжается. Под влиянием углубляющегося кризиса ускоряется распад командно-бюрократической системы и появляются предпосылки для достижения согласия на демократической основе. Показательной является расширяющаяся поддержка идеи „круглого стола” различных политических и общественных движений. Формально говоря, в нём нет необходимости, раз есть съезд народных депутатов и Верховный Совет страны. Но в наших условиях, когда идут быстрые перемены в общественной жизни, избранные два года назад депутаты уже не отражают весь спектр политических сил.

На заседаниях „круглого стола” помимо политических вопросов могут обсуждаться проблемы экономического сотрудничества между республиками и регионами, намечаться основные линии экономической политики, разрешаться конфликты между профсоюзами и рабочим движением, с одной стороны, и руководством народным хозяйством — с другой. Понятно, что „круглый стол” может быть плодотворным только в том случае, если результаты дискуссий будут воплощаться в конкретные дела. Это прежде всего зависит от правительства. Вряд ли целесообразно образование коалиционного правительства, состоящего из представителей различных движений. В наше время предпочтительнее единая команда компетентных профессионалов, пользующихся доверием участников „круглого стола”.

[Команда "компетентных” нэпманов — Гайдара, Чубайса, Мау, кто там ещё в "коротких штанишках”? Бурбулис? — не замедлила сформироваться и добиться доверия участников "круглого стола” с помощью танков. СССР в 1927 году был на грани такого же развития событий.]

Но есть ли надежда на то, что удастся найти общий язык на этом „круглом столе”? Думается, что да. К этому подталкивает прежде всего углубляющийся кризис [и стволы танковых орудий]. Без достижения договорённостей нельзя предотвратить дальнейшее ухудшение экономического положения, чреватое угрозой социального взрыва по румынскому образцу. У всех политических движений должен сработать инстинкт самосохранения, побуждающий идти на компромисс.

Альтернативой компромиссу является широкомасштабное насилие со стороны власти. Именно на этот путь выхода из кризиса встало руководство в начале 1928 г. Жизнь показала, что этот путь предлагает только иллюзию выхода из кризиса и, наоборот, ещё сильнее обостряет его, порождая необходимость в дальнейшем расширении репрессий. Тогда были определённые предпосылки для массовой поддержки этой иллюзии. Ещё свежа была в памяти гражданская война, имелись определённые социальные группы зажиточных людей, у которых было что отнять и перераспределить.

Сейчас принципиально иная ситуация. Даже те социальные группы, которые во что бы то ни стало хотят сохранить власть, понимают, что, встав на путь массовых репрессий, они могут сами оказаться в числе жертв. В 1928 г. ещё трудно было предвидеть 1937 г., когда репрессии обрушились и на правящую партию. Сейчас этот опыт хорошо известен и служит предостережением всем тем, кто надеется на насилие как на метод решения экономических и социальных проблем.

Вверх

http://kommunika.ru/?p=12241